После расследования Джеймс утратил кредит доверия, поэтому китайцы полагали, что Великобритания ничего не предпримет для сохранения у власти человека, которого сама же презрительно объявила простым вассалом брунейского султана. В Сараваке осталось очень мало европейцев, боязливые сухопутные даяки не желали воевать, у пиратов из даяков морских не было никаких оснований поддерживать своего врага, а многочисленные малайцы вновь присоединились к пенгирану Макоте, который с давних пор якшался с самбасцами и сингапурцами.

— Ножницыыы... ножиии... зеркалааа...
– Возглашал коробейник Мустафа, двигаясь на своей лодчонке вдоль прибрежных деревень. 18 февраля 1857 года, возвращаясь из своей лачуги в Бату-Каве, где ютились одиннадцать детей, Мустафа увидел близ Тудонга, как несколько сотен вооруженных китайцев садились на целую флотилию сампангов… Это зрелище показалось ему столь устрашающим, что он вытащил свою шлюпку на берег и побежал вниз по течению, чтобы занять лодку у друга. Дело явно касалось саравакского главнокомандующего дату Бандара Ланы. И кто знает, какая огромная награда ждала бедного коробейника? Пенсия? Орден? Возможно даже, титул?.. Он, как шальной, налегал на весла.

С большим трудом добился Мустафа встречи с дату Бандаром. В конце концов, коробейника впустили к окруженному солдатами насупленному человеку, которому раб подпиливал на ногах ногти. Мустафа упал на колени и рассказал об увиденном.

— Мой бедный человек, - задыхаясь от приступа астмы, сказал дату, - мне годами рассказывают одно и то же. Раджа болен, и незачем докучать ему разным вздором. Тем не менее, я охотно обо всем ему доложу, когда завтра утром отправлюсь в Резиденцию. Можешь идти...

Офицер швырнул бедному Мустафе монету, а солдат схватил его и выставил за дверь.

На утро следующего дня Резиденции не стало.

В полночь китайцы из Бау высадились на левом берегу рядом с небольшим фортом, защищаемым Гарри Николеттсом - семнадцатилетним мальчишкой, которого они изрубили саблями. Голову насадили на бамбуковый шест, подожгли форт и бросились на штурм холма. Мятежники несли разорванные шелковые знамена, бумажные ширмы с гримасничающими драконами и вырезанные рачьими хвостами хоругви, что хлопали под удары волосяного бича. Треск факелов смешивался с оглушительными воплями, барабанной дробью и гулом бронзовых гонгов.

Шум внезапно вывел Джеймса из лихорадочного забытья. Единственная лампа упала и потухла, раджа наткнулся в темноте на Пенти, которого вначале принял за повстанца. Они бросились к веранде, и первым, что они увидели в отблесках пламени, была голова Гарри Николеттса.

— Ах, Пенти!.. Скоро и наш черед!

Когда оба скрылись через ванную, Резиденция уже пылала вовсю. Пенти убежал в джунгли, а раджа вслепую спустился по садовым склонам к реке. Он нырнул в черную воду прямо под нагруженные подкреплением сампанги. Он слышал голоса, топот ног и словно чувствовал на себе чей-то вес: никогда еще враг не подходил так близко. Джеймс вынырнул на поверхность и осторожно поплыл вверх по реке к бухточке на другом берегу, где не было ни ила, ни мангровых зарослей и откуда он надеялся добраться через джунгли до деревни Коп. Луна спряталась, но Джеймс угадал впотьмах чистый песок бухточки и вдруг услышал за спиной плеск воды, однако преследовал его не человек.

Тем временем китайцы осаждали арсенал - деревянную крепость, которую защищал Чарльз Адэйр Кримбл с горсткой людей. Атакующие были вооружены хорошими мушкетами и перестреляли весь малайский гарнизон. Называемый то «бешеным ирландцем», то «беглым казначеем» Кримбл вскоре оказался окружен трупами и умирающими посреди клубов порохового дыма. Жертв становилось все больше... Внезапно Кримбл обнаружил, что лишь он один остался в живых. Почти не замечая ран на плече и ни о чем не задумываясь, он разглядел частокол с низкими, местами проломанными кольями: брешь или ловушка - Кримблу уже было все равно. Он подскочил и помчался сквозь сабли, пули и пики, каким-то чудом добежал до тинистой бухточки, снова прыгнул, но не допрыгнул и упал, решил, что погиб, по грязи сполз в воду, и его унесло отливом. Он плыл, не обращая внимания на раздробленное плечо и раненую ногу.

Обмахивая крылами фламинго небосвод, на холме полыхала Резиденция.

Эту позорную смерть отвергали каждая фибра, каждая волосяная луковичка, копошащиеся кровяные шарики и взбудораженные клетки. Вокруг поднимался энергетический заслон, воплощавший этот отказ. Но все равно оставался страх... Джеймс умножил усилия. За него плыл кто-то другой, слепо толкая его вперед, и в чернильной воде уже растекалась смертная тоска. Вода бурлила все сильнее и ближе, ближе... Пара саженей. Несколько метров. Еще пара секунд, Джеймс Брук, а потом... Нет... Внезапно, сам того не заметив, он достал до дна, сошел с зыбкой почвы, задыхаясь, побежал по спекшемуся от дневного зноя песку и домчался до самой опушки джунглей. Там он остановился - ноги были ватные, бронхи горели. Из-за туч вышла луна, и, обернувшись, Джеймс заметил другого– неподвижного и недовольного, наполовину вышедшего из воды, серого, как минерал: каждый бугорок на шкуре отбрасывал крошечную тень, гагатовые глаза так плотно зажмурены, что не видно зрачков.

Джеймс знал это место и пошел на ощупь, раздвигая лианы, соскальзывая в ямки и спотыкаясь о корни. Внезапно он больно ударился о длинные мостки из древесных стволов, которые даяки строили между берегом и ламином. Темноту пронзил петушиный крик. Скоро рассвет.

Он пришел в деревушку окровавленный и почти голый. Обмывшись чистой водой, подкрепившись обжигающим чаем и закутавшись в грубый хлопчатобумажный саронг, почувствовал, как уплывает к неведомым берегам. Лихорадка убаюкала его и погрузила в мрачный, как сама смерть, сон.