Но я подозреваю, что ее просто разбирало любопытство. И жутко хотелось похвастаться потом в кругу пресмыкающихся, к которым она принадлежала, что видела Джеффри Халса: «Вот, как вас!» Ей было невдомек, что никогда, как бы близко отец ни подошел к ней, он не уподобится одному из них...

Заходить в бывшую школу я, естественно, не стала. Думаю, такое желание не возникнет у меня даже у последней черты. Если только я не получу Нобелевскую премию и не захочу насладиться зрелищем ползающих у моих ног пресмыкающихся. Но, надеюсь, я никогда не опущусь до такого. Конечно, я не Нобелевскую премию имею в виду...

Благополучно миновав школу, я зашла в маленький бар, куда иногда заглядывал мой отец. Он не был завсегдатаем и вообще мало пил. Все его дурные наклонности ограничивались страстью к игре и слабостью к Джун. По мне, так лучше б он был алкоголиком, с этим мне легче было бы примириться.

Барменом тут работала сухая, жутко накрашенная тетка с неизменной сигаретой в почти черных губах, про которую отец говорил, что она — добрейшее существо. Звали ее — Бобби, как мужчину, и это мне нравилось. Она ни у кого не спрашивала: «Сколько тебе лет, детка?», — и не требовала показать водительские права. Только мрачно предупреждала: «Нагрянут фараоны, пеняйте на себя. Мне неприятности не нужны».

И те, кто просиживал в этом заведении из вечера в вечер, сами следили, чтобы среди посетителей не было малолеток. Никому не хотелось, чтобы этот бар закрыли. Трудно объяснить, чем отличался он от подобных, была в нем какая-то особая атмосфера, что-то притягательное, почти домашнее, если, конечно, иметь в виду не такой дом, как теперь у нас с Джун.

Я знала, что ее здесь не встречу, и можно расслабиться, хотя и напиваться я тоже не собиралась. Хотелось просто спрятаться от всего, чем был полон сегодняшний день, даже не думать об этом, отрешиться и слушать чужие разговоры, которые за стойкой бара всегда кажутся многозначительными.

У Бобби я попросила пива, и она в ответ улыбнулась одним уголком рта. Тем, в котором не было сигареты. Я знала, что она и сама любит пиво, отец говорил мне.

— Как ты, милая? — спросила она, не разжимая зубов. — Отходишь помаленьку?

— Отхожу, — подтвердила я.

А что я могла ответить? Что мне так же паршиво, как и в первую ночь, когда я поняла, что все хорошее в моей жизни — позади? Что я не знаю, куда себя деть, чем заняться, как забить до предела оставшиеся мне годы? Зачем было перекладывать это на Бобби? Я ведь знала, что, по большому счету, ей тоже нет до меня дела. Как никому другому на этом свете.

И тем не менее, она, нарушив собой же установленное правило не пить на работе, открыла бутылку и для себя тоже и приподняла:

— Хороший был мужик — твой отец. Стоящий. Не кичился никогда, а ведь мог бы. Мы-то все знали, что он знаменитость, но он не позволял себе смотреть на нас свысока. Уважали его здесь.

— Спасибо, Бобби. — Я хлебнула пива.

Больше мне нечего было сказать ей. Да она и не напрашивалась на разговор, это мне тоже в ней нравилось. Рядом с ней можно было сидеть и молчать. Чего мне сейчас и хотелось.

За спиной, в соседнем зале, цокали бильярдные шары, раздавались возгласы одобрения и разочарования, и я подумала, что, может, стоит сходить и посмотреть на игру. Потрогать пальцем ворс стола, на который ложился грудью отец, когда тянулся к дальнему углу. Он не был отличным бильярдистом, но любил эту игру, как и любую другую. В каком-то смысле литература тоже была его большой игрой, где он сам придумывал правила и передвигал им же созданные фигуры.

— Работа не нужна? — опять обратилась ко мне Бобби. — А то вон в газету корректор требуется. Ты же девочка грамотная, осилишь, поди.

Это последнее словцо напомнило мне о Томе, и опять стало как-то неловко за то, что я так бросила человека в незнакомом ему месте. Но я тут же вспомнила, что именно он привел меня туда, а не наоборот, значит, не заблудится, отыскивая обратную дорогу.

— Я загляну к ним, спасибо, — пообещала я Бобби. — Наверное, и вправду пора куда-то устроиться.

Она протяжно вздохнула:

— Это, смотря по деньгам. Я так сейчас лучше б бросила к чертям всю работу, да кто меня кормить будет, старую клячу?

— Меня тоже кормить некому.

— У тебя-то еще, поди, найдется. Молоденькая.

— Не хочу я, чтоб меня кто-то кормил.

Бобби равнодушно заметила:

— Дело хозяйское.

И отошла к новому посетителю, шумному и потному — это чувствовалось даже на другом конце стойки.

«От Тома не пахло, — вспомнила я. — А ведь он и спал-то неизвестно где... Я даже не спросила. Какого черта он начал давить на меня? Только разозлил. А ведь он уже понял, что меня нетрудно вывести из себя».