Шрифт:
– А я вас везла, за мешками прятала.
Жалко нам стало ее.
Серега говорит:
– А давайте мы вам, тетенька, нашу Пшикалку подарим. В этой Пшикалке настоящие французские духи. Их там еще на донышке много осталось. А стоит такое количество французских духов двести рублей.
Берет проводница Пшикалку, смотрит на нее, нюхает, болтает, к сердцу прижимает. Не верит она, что в Пшикалке французские духи, думает – там одеколон Саша.
Серега говорит:
– А давайте мы вам, тетенька, про камасутру расскажем.
Но не хочет она про камасутру слушать, машет рукой с Пшикалкой и выходит куда-то. Тут-то мы и поняли, что зря мы эту женщину жалели, ибо она за мужиками с пихвой в вагон ресторан бежит.
Сделали мы с Серегой ноги из этого купе, этого вагона, а потом и из этого поезда, вырвались на какой-то станции Угловка. И заслипили там, у титана, в маленьком сельском зале ожидания.
Пшикалка Часть девятая
Говорят, что когда мы с Серегой на станции Угловка слип у титана забили, духом одеколона Саша вся эта маленькая станция переполнена стала.
И сидят вокруг нас какие-то старушки в платках: они, как оказалось, на базар в Бологое собирались затемно. И поплыли у этих старушек мозги от Сашиного духа, и закрыли они глаза, и стали они головами из стороны в сторону раскачивать.
Вскоре мы выяснили, что поезд на этой станции Угловка только один останавливается, он раз в стуки ходит, поезд Архангельск-Москва. И вот, через полчаса этот поезд придет, потом эту станцию с титаном закроют, и нам придется на улице на мартовском снегу слипить. Поняли мы, что должны любым путем в этот единственный поезд вписаться.
И вот, стоим мы у вагона, а толпа старушек вагон штурмует. Все с мешками, с узлами, и билеты наголо держат, чуть ли не в зубах, чтобы разъяренный проводник пустил.
Серега говорит:
– Я пошел.
И с размаху вписывается в эту толпу старушек, только и видно, что большая голова с черной бородой над бабьими платками возвышается. И понесло Серегину голову это море. В галстуке и пиджаке, и руки по швам.
Я подумал-подумал и тоже – прыг – вписался в полете в эту толпу старушек и тоже теперь – большая голова с бородой над бабьими платками возвышается, только рыжая. Тоже в пиджаке и галстуке, и тоже руки по швам.
И вот, спрашивает разъяренный проводник у черной головы:
– А где твой билет?
И голова говорит:
– Там.
И назад кивком показывает.
Прошла Серегина черная голова, настал черед моей, рыжей. И спрашивает разъяренный проводник у рыжей головы:
– А где твой билет?
И голова говорит:
– Там.
И вперед кивком показывает.
Так и рыжая голова прошла.
Старушки тем временем весь вагон собой заполонили, закудахтали, запахли. По инструкции, должен был разъяренный проводник теперь у всех билеты отметить, но махнул он рукой, плюнул на пол и в своем купе заперся. Бухать, я полагаю или фачиться.
А мы с Серегой залезли на третьи полки и немедленно заслипили, ибо было нам после всего этого тяжело. Как были в пиджаках и галстуках – так и заслипили.
Пшикалка Часть десятая
О, бесконечная Пшикалка моя.
Проснулись мы с Серегой с бодуна, пошли по поезду бух искать. Остановились в тамбуре, Беломор покурить, Серега говорит:
– Яша. Я думаю, что это и не мент был вовсе, а какой-то настоящий сумасшедший, который из психушки сбежал, и ходил там в ментовской форме. Ведь кто в дурдоме Наполеон, кто капитан дальнего плавания, космонавт Гагарин, а кто – мент. Вот и ходит он по Питеру, у Пяти углов, пляшет, руками размахивает, честь приплясывая отдает и песню про писателя Соколова напевает.
Тут мы мужиков каких-то увидели, которые тоже в тамбур вышли, приму свою покурить. Я сказал:
– Серега. Давай мы этим мужикам про пляшущего мента расскажем, может быть, у них бух есть.
Серега сказал:
– Давай.
И сразу стал рассказывать мужикам про пляшущего, руками размахивающего и поющего мента.
Понравился мужикам Серегин Яшин рассказ, и они нас с собой в вагон бухать позвали. А мужики те были деревенские, они дальше армии по стране не ездили, и везли с собой море самогона в двух трехлитровых банках. И тут мы с Серегой стали им наперебой другие рассказы рассказывать, а время от времени – про камасутру рассказывать, замолкая в нужных местах, как Шахерезады.
Изрядно усугубив самогону, вышли мы в тамбур, Беломор покурить, а Серега сказал:
– Черненко кинулся.
Я сказал:
– Почему ты думаешь, что Черненко кинулся?
Серега сказал:
– Есть такие соображения.
Вошли мы в наш отсек, сели дальше бухать самогон с мужиками.
Серега сказал:
– Черненко кинулся.
Мужики сказали:
– Почему ты так думаешь?
Серега сказал:
– Не думаю, а знаю.
Мужики сказали:
– Да не мог ты этого никак узнать. Радио тут нет. Ты только вышел и вошел, а уже говоришь, что Черненко кинулся.