Я планировал отправиться в аэропорт и ближайшим рейсом улететь обратно в Нью-Йорк. Но мне попался таксист-эфиоп, я заговорил с ним на его языке, и мне пришла в голову другая мысль. Знает он ресторан «Царица Савская» в Роксбери? Да, знает. И почтет за честь отвезти меня туда.

– Меня зовут Месфин, – представился он, улыбаясь мне

из зеркала заднего вида.

– Моя фамилия Стоун, – отрекомендовался я и пристегнул ремень безопасности. Хотя в этот день ничего плохого со мной произойти просто не могло.

Улица начиналась с автомобильного кладбища, окруженного высокими стенами с колючей проволокой поверху, вылитая тюрьма Керчеле. За воротами спала здоровенная цепная собака. Затем потянулись незастроенные участки, густо присыпанные золой и сажей. Месфин, похоже, направлял свою машину к одинокому зданию в конце улицы, которого не коснулось тление, поразившее все вокруг. Подъездной путь к зданию брал начало с самой середины дороги, словно именно здесь в асфальтоукладчике кончился асфальт и хозяин дома решил взять дело в свои руки. Плоская черепичная крыша была желтая. Ступени, перила, столбы веранды, двери и даже водостоки также были канареечного цвета. В углу веранды высилась колонна некрашеных колесных ступиц. У входа стояли четыре желтых такси.

От запаха перебродившего меда у меня, как у собаки Павлова, потекли слюнки. Суровый сомалиец встретил нас у входа и проводил в зал, полдюжины ступенек вниз. Шесть человек обедало за складными столиками, поместилось бы еще два раза по столько. Деревянный пол покрывала свежескошенная трава, совсем как в ресторанах Аддис-Абебы.

Мы помыли руки и сели. Немедленно появилась полная женщина, поклонилась, пожелала нам доброго здоровья, поставила на стол перед нами воду и два стаканчика с золотистым теджем. Роговица ее левого глаза была молочно-белая. Месфин сказал, что ее зовут Тайиту. Затем женщина помоложе принесла поднос инжеры вместе с щедрыми порциями баранины, чечевицы и курятины.

– Видишь? – Месфин посмотрел на часы. – Я здесь поем быстрее, чем заправлю машину И дешевле.

Я набросился на еду, словно изголодавшийся. Нью-йоркская официантка, рассказавшая мне о ресторане «Царица Савская», оказалась права – еда была настоящая.

Немного позже в боковое окно, выходившее на покатый двор, я увидел белый «шевроле-корветт». Из авто показались стройные ноги на высоких каблуках. Кожа цвета кофе с молоком, лак на ногтях того оттенка, который Би-Си Ганди прозвал «зашибенно красным». Откуда-то выскочил козленок и запрыгал перед хозяйкой машины.

Вскоре осторожно, чтобы не сломать каблуки, роскошная эфиопка спустилась по лестнице и сказала через плечо сомалийцу:

– Почему этот болван выпускает козленка в это время? Неровен час, я его перееду.

В ее светло-каштановых волосах мерцали красные прожилки, задорная асимметричная прическа открывала шею. На ней был красно-коричневый жакет в полоску, белая блузка и юбка.

Царица – ибо это, несомненно, была она – поклонилась нам и направилась в свой кабинет возле кухни, но внезапно замерла, повернулась на месте и уставилась на меня. Я в костюме, узел галстука ослаблен – неужели у меня неподобающий вид? Через Госпиталь Богоматери прошли все народы, и никому из пациентов или персонала не пришло в голову, что я – какой-то другой. А теперь вся прочая публика в ресторане последовала ее примеру, и я опять почувствовал себя фаранги.

– Хвала Господу и сыну его! – Царица прижала ладони к щекам и сдвинула на лоб темные очки, глаза у нее были широко открыты от изумления. Насмешка на лице ее сменилась радостью, улыбка обнажила идеально белые и ровные зубы.

Я обернулся – может быть, она обращается к кому-то другому?

– Дитя, ты не узнаешь меня? – Она подошла ближе, меня окутал аромат розового масла.

Я недоуменно вскочил на ноги.

– Я каждый день молюсь за тебя, – сказала она по-амхарски. – Неужели я так изменилась?

Я смотрел на нее сверху вниз. Когда мы впервые встретились, она уже стала матерью, а я еще был мальчишка.

– Циге? – выдавил я растерянно.

Она кинулась ко мне, расцеловала меня в обе щеки, отодвинулась, чтобы получше меня рассмотреть, и опять стиснула в объятиях.

– Всемилостивый Господь, благословенная Мария и святые… Как поживаешь? Ты ли это? Слава Богу, что ты здесь…

Прожив пять лет в Америке, только сейчас, в этом доме под канареечной крышей, по щиколотку в свежескошенной траве, в объятиях этой женщины, я почувствовал, как внутреннее напряжение уходит. Вот человек из прошлого, она жила на моей улице, всегда мне нравилась, с ней у меня была какая-то внутренняя связь. Я целовал ее в щеки с тем же пылом, что и она меня, и не собирался останавливаться.

Из кухни на нас смотрела Тайиту. Еще две женщины стояли у перил лестницы и не сводили с нас глаз. Как и мы, они были беженцы и слишком хорошо понимали, что такое встреча после долгой разлуки, когда течение реки выносит вдруг частицу твоего старого дома.

– Что ты тут делаешь? – тормошила меня Циге. – Хочешь сказать, что явился сюда не для того, чтобы со мной повидаться?

– Я зашел поесть. Я и понятия не имел! Я уже четыре года живу в Нью-Йорке. Сюда приехал на пару дней. Я теперь доктор. Хирург.