Шрифт:
Ронни со вздохом встала и босиком пошла в ванную. Наскоро вымылась, натянула купальник, оделась, сунула в сумку лосьон и полотенца.
Отец уже играл на пианино.
Опять.
Дома он никогда не играл так много.
Прислушавшись, она узнала одну из тех мелодий, которую когда-то играла в «Карнеги-холле». Та самая, диск с которой ставила ма в машине.
Можно подумать, мало ей всего, так еще и это!
Нужно найти Блейз и объяснить, что произошло. Только непонятно, как это сделать, не выставив Маркуса лжецом. Блейз, естественно, поверит ему, и кто знает, что этот тип наговорил после ухода Ронни!
Но об этом она будет беспокоиться, когда настанет время. Может, лежание на солнце размягчит мозги Блейз и все пройдет как по маслу.
Ронни вышла из спальни как раз в ту минуту, когда музыка смолкла, только для того чтобы вновь начаться второй пьесой, которую она играла в «Карнеги-холле».
Девушка остановилась, поправляя на плече сумку. Конечно, следовало ожидать, что он это сделает: услышал шум воды и понял, что она проснулась. Пытается найти с ней общий язык.
«Только не сегодня, папочка! Прости, но у меня есть дела. И никакого настроения начинать с тобой разговор!»
Она уже хотела метнуться к двери, когда из кухни появился Джона.
— Разве я не говорил, чтобы ты взял себе на завтрак что-нибудь полезное? — спросил его отец.
— Я взял. Это поп-тарт.
— Я имел в виду что-то вроде овсяных хлопьев.
— Но в печенье много сахара, — серьезно напомнил Джона, — а мне нужно побольше энергии.
Ронни быстро прошла через гостиную, надеясь добраться до двери прежде, чем Джона попробует с ней заговорить.
— Привет, Ронни! — улыбнулся брат.
— Привет, Джона. До свидания, Джона. Она потянулась к дверной ручке.
— Солнышко! — окликнул отец. — Можем мы поговорить о прошлой ночи?
Как ни странно, он перестал играть.
— У меня нет времени разговаривать, — проворчала она, поправляя ремень сумки.
— Я всего лишь хочу знать, где ты была весь день.
— Нигде. Это не важно.
— Очень важно.
— Нет, па, — твердо возразила она. — Не важно. И у каждого свои дела, верно?
Джона тут же встрял в разговор, размахивая печеньем:
— Какие дела? И куда ты идешь сейчас?
Именно этого она и старалась избежать.
— Не твое дело.
— И сколько тебя не будет?
— Не знаю.
— Вернешься к обеду или к ужину?
— Не знаю, — повторила она. — Я ухожу.
Отец снова стал играть. Третья пьеса, с которой она выступала в «Карнеги-холле»!
С таким же успехом он мог поставить диск матери!
— Мы сегодня собираемся запускать змеев! Я и па!
Ронни, словно не слыша его, резко повернулась к отцу:
— Да замолчи ты!
Он перестал играть.
—Что?
— Музыка, которую ты играешь! Вообразил, что я не узнаю пьесы? Я понимаю, что ты делаешь, и уже сказала, что не подойду к пианино!
— Я тебе верю, — кивнул отец.
— Почему же ты пытаешься заставить меня изменить решение? Почему каждый раз, когда я тебя вижу, ты сидишь тут и барабанишь по клавишам?
Отец, казалось, искренне недоумевал.
— К тебе это не имеет никакого отношения. Просто... так я себя лучше чувствую.
— А меня от этого тошнит! Не понял еще? Ненавижу пианино! Ненавижу, когда приходится играть каждый день! И видеть не могу эту чертову штуку!
Не дожидаясь ответа, она повернулась, выхватила печенье у Джоны и вылетела за дверь.
Прошло часа два, прежде чем она отыскала Блейз в том же музыкальном магазине, где они были вчера, в паре кварталов от пирса. В первое посещение Ронни не знала, чего ожидать: подобные магазины казались устаревшими в век айподов и «Youtube», но Блейз заверила, что оно того стоит, и не преувеличила. Кроме дисков там были настоящие альбомы с виниловыми пластинками: тысячи альбомов, многие — коллекционные, включая ни разу не открытый экземпляр «Эбби-роуд», и пластинки на сорок пять оборотов, просто висевшие на стенах, с подписями знаменитостей вроде Элвиса Пресли, Боба Марли и Ричи Валенса. Ронни поразилась тому, что пластинки не заперты под замком. Они, должно быть, дорогие, но парень, который управлял магазином, выглядел так, словно навек остался в шестидесятых и знал всех музыкантов. Длинные седые волосы были стянуты в доходивший до талии хвост, а на носу сидели очочки, как у Джона Леннона. Сандалии, гавайская рубашка... И хотя Ронни он годился в дедушки, все же знал о музыке больше, чем любой из ее знакомых, и со знанием дела рассуждал о многих представителях андеграунда, которые были абсолютно Ронни неизвестны. Вдоль задней стенки были разложены наушники, чтобы покупатели могли прослушать альбомы и диски и записать музыку на айподы.
Заглянув в окно этим утром, она увидела Блейз, прижимавшую наушники к уху одной рукой и отбивавшую ритм по столу — другой.
Видимо, она вовсе не собиралась проводить день на пляже. Ронни глубоко вздохнула, прежде чем войти. Как бы ни паршиво это звучало, она считала, что Блейз вообще не должна пить, но все же надеялась, что та была настолько не в себе, что не помнила случившегося. А еще лучше, если бы она была настолько трезвой, чтобы понять: Ронни Маркус не интересует.
Шагнув в проход, где продавались диски, она сразу поняла, что Блейз ее ждет, потому что уменьшила громкость, хоть и не сняла наушники совсем, и обернулась. Ронни все же слышала музыку, что-то оглушительное и агрессивное, хотя не знала названия. Блейз собрала диски.