Сели стрельцы и казаки в острожки и принялись в набаты бить и в сурны трубить на всё Дикое поле. Стали собираться на звук люди, что ехали с боя порознь, — человек до пятисот, пришел сборный полк Сидорова в полторы тысячи. Здесь утвердились московские ратоборцы в воинском ополчении, потому что шёл на них крымский хан со всею силою, «роспыхався» величайшею яростью.

Окружил Девлет-Гирей Дуброву, немедля послал в бой свои полки, приказав всех русских людей пленить и вырезать. Смело полезли татары через буераки, ударили в сабли по немногим местам, где можно было на коне проскакать. Но стрельцы и казаки в острожках не плошали — грохнули по ним из пищалей, да так метко, что ни единая пулька басурман не миновала. А дворяне и военные холопы вынули из саадаков тугие луки и засыпали нападавших стрелами калёными, что двойную кольчугу насквозь бьют. Завалили поганые буераки своими телами, но не прошли в Дуброву, назад к хану отбежали.

Тогда послал Девлет-Гирей на русских много тысяч лучников, пошел в буераках жестокий перестрел. На каждую русскую стрелу — по три татарских летит, воздух от тугих тетив гудит, всё небо в Степи стрелами свистит, падают трупы во множестве. Но крепко бьют из пищалей удалые стрельцы и казаки, лучших ханских стрелков на сыру землю кладут. Не сдержались крымские воины, бросились вновь на Дуброву в сабли, да не добежали — легли трупием перед острожками.

Освирепел пуще прежнего Девлет-Гирей, хотел во что бы то ни стало русских из Дубровы добыть и своего позора избыть. Велел все свои пушки с сакмы приволочь и янычар под острожки послал. Ударили турки из пушек по русским крепостям, треснули из тысячи пищалей по рощице, малые деревья и людей в броне насквозь простреливая.

Час били янычары по Дуброве — летят из-за деревьев стрелы русские, гремят из разбитых острожков пищали стрелецкие. Второй час били янычары из пищалей и пушек — не летят стрелы из рощицы, не трещат пищали из острожков, с землёй сровненных. Тогда махнул зеленым платком из брусского шёлка — подарок Стамбула — Девлет-Гирей, и ринулась в Дуброву вся орда. Полезли татары буераками, засвистели, замахали саблями, чая себе лёгкой победы. Поднялись с земли оставшиеся русские воины и составили с басурманами сечу лютую. До захода солнца длился неравный бой.

Не покидали русский строй раненые, командовал, опираясь на плечи товарищей, Степан Сидоров с боком проколотым и ногой из крепостной пищали отстреленной. Алексей Басманов был впереди, в самых трудных местах ловко саблей орудовал. Много полегло в том бою воинов, но отсеклись русские и бежали татарове.

К ночи привели к Девлет-Гирею двух пленных дворян, стали их пытать самым зверским образом:

— Почему-де русские столь упорно бьются-секутся, крымскому царю в руки не даются?!

— Потому, — отвечали дворяне, — что стоит уже в Туле великий московский царь, посылает в степь полки сильные, будет за нас басурманам мстить, возьмет на саблю их буйные головушки!

Умерли языки в лютых муках, но иного слова не вымолвили. Стал Девлет-Гирей со своими мурзами оставшимися думу думать, и чем больше татары думали, тем больший приходил на них страх. Велел хан от Дубровы отступать, выскочил на торный шлях и поскакал во всю мочь обратно в Крым — к утру уже через Быструю Сосну переправился!

Так окончил он с позором свой большой поход, не бывав на Руси, пол войска потерял, чужого не награбил, а свои табуны и пожитки оставил.

Убегая как тать в нощи, спросил Девлет-Гирей старого проводника: как то поле называется, где приняла орда великий позор?

И ответил старый вож:

— Стояло там некогда Судьбищи село, потому и место зовут Судьбищами. А что понимают под тем словом русские, судьбу или суд, того нам не ведомо. Аллах ал ем!

Лев Андреевич Салтыков и те, кто вёз тяжко израненого Шереметева, одолев сто пятьдесят верст степного пути, были в Туле к ночи с пятницы на субботу. Той же ночью в город вступили передовые царские полки. Царь Иван Васильевич въехал в Тулу на рассвете. Иван Васильевич Меньшой-Шереметев, Пётр Семёнович Серебряный и другие храбрые воеводы призывали немедля выступить на хана. Салтыков же говорил, что все русское войско потоптано и разгромлено, что дворяне, пометав с себя оружие, бежали от битвы, а хан после победы идёт воевать на Русь.

Слыша об этом, царь со своими советниками хотел спешно бежать за Оку, а потом к Москве, чтобы там укрыться и дать бой. Но крепко воспротивились этому мужественные воеводы, призвали царя к твердости, говоря, что непристойно государю московскому обращаться к врагу тылом, требовали, чтобы не позорил он славу русскую и храбрых людей своих, чтобы мужественно шёл против басурман.

— Если даже и выиграл Девлет-Гирей битву, — говорили царю воеводы, — то имеет усталое войско, множество раненых и убитых, ведь два дня была у него с нашими брань крепкая!

Днем прискакали в Тулу воеводы Дмитрий Плещеев и Бахтеяр Зюзин живые и здоровые, стали рассказывать о своих подвигах и что будто они последними с поля, едва отбившись, ушли. Царь, выслушав их, пуще прежнего хотел с Тулы сбежать, насилу его удержали до следующего дня, насилу уговорили послать в поле один полк, Ивана Ивановича Турунтая-Пронского с товарищами.

Спешно ринулся Иван Иванович в степь, да не пришлось ему далеко скакать. Встретил он идущее с поля русское воинство непобеждённое. Задержалось оно после битвы, чтобы раны перевязать и убиенных схоронить честно, а под татарского хана послать подъездчиков. Вестно стало тогда всей Руси, что пошёл Девлет-Гирей в отход с великим поспешением, по семьдесят верст в день делает, и догнать его никак нельзя.