Развернулось обширное строительство служебных построек из местного материала — камня и дерева. Расположение построек было тщательно спланировано, причем особое внимание уделялось таким удобствам, как мощеные дороги и канализация. Строительство сопровождалось наймом слуг и работников на ферме, поэтапным приобретением лошадей и другого скота, и наконец, длительной и затратной реставрацией самого особняка.

В 1926 году, приехав в поместье, Тадзио и Аня столкнулись с феодальными традициями этого захолустья. Здесь была принята холопская почтительность, в том числе целование руки хозяину, строгое следование старым формам обращений (Ksiezna Pani, или «пани княгиня»), приходской священник в облачении ожидал обитателей особняка, чтобы начать воскресную мессу, и т. д. Мой покойный друг Ясь Зданьский рассказывал мне, что его отец — типичный пан XIX века — обычно во время службы сидел в исповедальне, откуда во время проповеди доносился отчетливый храп, потом ворчание, сопровождавшее его пробуждение, и наконец, властное: «Что?» В ответ на это проповедник коротко излагал содержание всего сказанного. Что же до почтительности, Ясь вспоминал, что его собственный управляющий просил у него прощения каждый раз, когда Ясь спотыкался о камень или просто неровность во время их обходов с инспекцией. А Ясь часто спотыкался.

Спешу добавить, что в 1926 году в Лобзове у Полюбиньских до такого не доходило. К тому же эти нелепые обычаи имели и юмористическую сторону. Так, например, деречинский аптекарь дал одной из моих тетушек предписание: «Таблетку положить на светлейший язык и проглотить…»

Мои родители были либералами с широким кругозором и стремились покончить с отжившими век условностями, но им приходилось в срочном порядке что-то делать с недоверием к поместью со стороны деревень. А это было гораздо сложнее. Мои родители знали, что судить их будут по делам их, а не по словам, что деревенские будут следить за каждым их шагом и что от них ожидают последовательности и преданности делу.

Лобзовский господский дом представлял собой традиционный особняк XVIII века, деревянный, на каменном фундаменте, который когда-то был основанием замка. Дом был длинный и низкий, с покатой крышей и нарядным крыльцом парадного входа. Горизонтальный проект был практичен и красив; в основе его лежал принцип соответствия высоты дома высоте окружающих его деревьев. Окна были большие и хороших пропорций. К счастью, дом избежал самостийных пристроек и усовершенствований и дошел до нас в своей прекрасной простоте.

Кровля была из сосновой дранки, а стены обшиты по вертикали узкими деревянными досками, плотно пригнанными, чтобы не пропускали воду. Кирпич использовался для каминов и труб.

Изначально в доме было четыре парадные комнаты, но одна из них в конце 1920-х годов была отдана моим сестрам. Из трех оставшихся — все три соединялись с просторным холлом — одна была основная гостиная, выходившая на террасу, куда вели стеклянные двери; другая, поменьше, «голубая» гостиная, а третья — столовая, с огромным открытым камином. Во всех был паркетный пол. К столовой примыкала буфетная (в ней проходили неофициальные обеды), а за ней — кухня, из которой можно было попасть в кладовые и погреба. В другом конце дома была пекарня, комната, оборудованная кирпичной печью, использовавшейся исключительно для выпечки хлеба и занимавшей большую часть комнаты. Остальные девять комнат служили спальнями.

Дом обогревался печами, которые топились торфом и дровами из поместья. Электричества не было, и радио работало от аккумуляторной батареи. Отец заявил, что телефона на почте в Деречине достаточно, но здесь он был в явном меньшинстве, чтобы не сказать в одиночестве.

У дома также имелись две экзотические особенности. Во-первых, полный набор вторых рам, который устанавливался каждую осень и снимался каждую весну — все это требовало планирования и квалифицированной рабочей силы. А во-вторых, бочка-накопитель для воды. Она была огромна, и ей полагалась отдельная двухколесная телега. Единственной функцией этого приспособления было снабжение большого дома водой, необходимой для разных нужд.

В Лобзове была своя часовня, построенная одновременно с большим домом и в том же неоклассическом стиле XVIII века. Она располагалась в дальнем конце парка и не пережила спасательных операций. Стоимость ее реконструкции была бы Лобзову не по средствам. В любом случае родители считали необходимым включить обитателей дома в приходскую жизнь Деречина. Когда часовню сносили, ее литургические принадлежности (потиры, облачения и т. д.) отдали близлежащему приходу Скрундзе, исторически связанному с поместьем Котчин-Лобзов.

Обстановка особняка и книги серьезно пострадали во время Первой мировой войны. Мои родители начали пополнять фонды библиотеки вскоре после 1926 года, а к концу 1930-х годов там уже можно было найти что-нибудь нужное, хотя фонды все еще были довольно скромны. За реставрацию мебели принялись с большим рвением. За образец были взяты уцелевшие предметы обстановки, и местного столяра убедили попытаться восстановить гарнитуры. Лобзову повезло: столяр оказался исключительно одаренным краснодеревщиком. Для обивки мать заказала местным ткачам ткани с традиционным рисунком, известным как «радзюшки», которым славились деревни вокруг Деречина, и особенно деревня Алексичи. Эти льняные ткани вскоре украсили восстановленную мебель особняка. Посетители Лобзова разнесли славу радзюшек далеко за пределы поместья.

Парадное крыльцо дома выходило на лужайку в форме сердца, а вокруг нее шла гравиевая дорожка. Отец постановил, что пользоваться ею можно только против часовой стрелки, чтобы избежать транспортных происшествий. Ввиду неспешного темпа нашего существования происшествия казались маловероятными, и отца часто поддразнивали за это распоряжение.

Открытое пространство перед домом появилось недавно и не без трений. Когда мои родители вступили во владение Лобзовом, его окружали густые и неопрятные заросли великолепных деревьев, которые лезли на крыльцо и скреблись в окна. Мать заявила, что не сможет с этим жить. Стремясь к воздуху, солнцу и красивым видам, она велела срубить деревья, что и было сделано. Тетушки Полюбиньские, выросшие в сени этих дерев, в знак мирного протеста задернули на окнах муслиновые занавески.