"Розовая полоска на платье инфанты Маргариты!
– восклицал он.
– Все свое искусство вложил в нее живописец! А глаза и кожа у глаз - как это прекрасно! И никакой чувствительности, сентиментальности".

Любовь к Веласкесу уже давно вызывала у него желание познакомиться с музеем Прадо. В 1892 году ему удалось наконец осуществить это желание: он провел месяц в Испании вдвоем с богатым коллекционером, заинтересовавшимся его творчеством, владельцем театра "Варьете" Полем Галлимаром. Сама по себе страна, с ее иссушенной зноем землей, ему не понравилась. Он утверждал, будто не видел в Испании ни одной хорошенькой женщины. Севильские танцовщицы показались ему "чудовищами", работницы табачных фабрик - "просто ужасными". Но зато там были картины Гойи и, главное, картины Веласкеса: "Ах, Веласкес!"

Правда, его "ошеломили" фрески Гойи в маленькой церквушке в Сан-Антонио де ла Флорида близ Манзанареса. Да и ради одного того, чтобы увидеть в Прадо картину Гойи "Семья Карлоса Четвертого", стоило совершить поездку в Мадрид.

"Когда стоишь и глядишь на эту картину, разве замечаешь, что король похож на свиноторговца, а королева будто сбежала из какого-нибудь трактира... чтобы не сказать кое-чего похлеще! Но бриллианты на ней! Никто не передавал бриллианты так, как Гойя!" Конечно, Греко тоже "очень большой художник". Конечно, картины Тициана, которые можно увидеть в Мадриде, великолепны: портрет Филиппа II, "Венера и органист".

"До чего ослепительна эта плоть! Просто хочется ее погладить! Глядя на эту картину, понимаешь, с каким наслаждением писал ее Тициан!.. Когда я чувствую у художника увлеченность, испытанное им наслаждение передается мне. Воистину я прожил вторую жизнь благодаря наслаждению, которое дарит мне созерцание шедевра!"

И тем не менее Ренуар постоянно возвращался к Веласкесу, подолгу задерживаясь у его картин, то отходя на некоторое расстояние, то снова приближаясь к ним, не в силах наглядеться на эти творения, восхищавшие его.

"Посмотрите, как он написал испанский двор! Представляю, как вульгарны были все эти люди! А какое величайшее достоинство он им придал! Это свое достоинство вложил в них Веласкес! А его картина "Копья"! Не говоря уже о качестве живописи, как великолепен здесь жест победителя! Другой сделал бы победителя надменным... Лессировкой черного и белого Веласкес ухитряется показать нам плотную, тяжелую вышивку... А его "Пряхи"! Я не знаю ничего более прекрасного. Один лишь фон - сплошное золото и бриллианты! Кажется, это Шарль Блан сказал, будто Веласкес слишком приземленный художник? Все почему-то стараются найти в живописи идею! Я же, созерцая шедевр, довольствуюсь наслаждением. Это профессора выискали недостатки у мастеров прошлого!"

Стоя за его спиной, Галлимар твердил: "Это не Рембрандт... Мне больше нравится Рембрандт..." Ренуар ворчал в ответ: "А "Карл V" Тициана - это что, Рембрандт?" Вконец раздраженный, он вышел из себя: "Осточертели вы мне с вашим Рембрандтом! Раз уж я в Испании, дозвольте мне восторгаться Веласкесом! Когда я приеду в Голландию, я буду восторгаться Рембрандтом. Что за отвратительная привычка у большинства людей вслух делиться своими восторгами! "

Словно предчувствуя угрозу ревматизма, который впоследствии пригвоздит его к дому, Ренуар много путешествует. В августе он поселился с семьей в Порнике, на берегу Атлантического океана, сначала в Шале де Роше, затем в Нуармутье. "Здесь, - писал он, - настоящий юг, здесь куда лучше, чем в Джерси или Гернси".

Он учил сына плавать, писал пейзажи. Впрочем, писать пейзаж - а это, по его мнению, был "единственный способ кое-как научиться своему ремеслу" с каждым днем становилось для него "все большей пыткой" из-за обилия зевак.

"Работать на воздухе, как какой-нибудь бродячий циркач, - на это у меня больше нет сил, - писал он Берте Моризо.
– Временами я увлекался и хотел было уже написать Вам "приезжайте", но потом море наводило на меня тоску и я уже не мог сыграть с Вами такой скверной шутки: просить Вас приехать туда, где сам изнываю от скуки и откуда, будь я один, я немедля возвратился бы домой".

Курортное житье прервала печальная весть. 18 сентября умер младший сын Дюран-Рюэля, Шарль, ему было всего лишь двадцать семь лет. Ренуар помчался в Париж на похороны. Вскоре после возвращения на курорт, полагая, что близость моря вредна для его здоровья, он перевез свою семью в Понт-Аван, маленький городок в департаменте Финистер, прелести которого ему неоднократно восхваляли, - городок, расположенный в некотором отдалении от побережья.

Он узнал, что здесь работал Гоген. Но каково было его изумление, когда, приехав в Понт-Аван, он обнаружил, что городок и впрямь стал местом паломничества художников, приезжавших сюда не только из Парижа, но также из самых разных стран. На центральной площади городка находился Отель путешественников, принадлежавший "доброй Жюли". Здесь вначале и поселился Ренуар. Отель этот кишел мальчиками, служившими у художников учениками, они переговаривались между собой на десятке языков. Постоялый двор Глоанека тоже приютил целую колонию художников. Другие художники квартировали у местных жителей: все чердаки, антресоли были переоборудованы под мастерские. В Понт-Аване на каждом шагу можно было увидеть картины. Здесь только и было разговоров что о живописи и художниках. Обойщик спорил с хозяйкой бакалейной лавки, какой художник лучше - Гоген или Эмиль Журдан: ведь Журдан, тот по крайней мере хоть окончил Школу изящных искусств! Жалели здесь Мейера де Хаана, "несчастного горбуна", которого Гоген - опять Гоген!
– "увлек вслед за собой на путь "живописи будущего".

Ренуар, надеявшийся, что сможет насладиться здесь полным покоем, с изумлением наблюдал за жизнью маленького городка, помешанного на живописи. Здесь как раз развертывались пышные, хоть и несколько сумбурные торжества своего рода "международная" выставка живописи. У Глоанека он встретил Эмиля Бернара, работавшего над стенными коврами. Бернар сразу же посвятил Ренуара в свою ссору с Гогеном. Ренуар сочувственно выслушал филиппику молодого художника, обвинявшего Гогена в том, что тот похитил у него эстетические теории. "Я знал, что Гоген зарится на чужое, - в восторге от рассказа Бернара отвечал Ренуар, - я всегда говорил, что, вероятно, он где-то это украл" [168] .