Красное стеклышко поблескивало в пыльной траве. В траве возле асфальтированной дорожки через газон большого дома. Это было чудесное красное стеклышко, яркое, веселое, живое. Острые изломы, о которые разбивались солнечные лучи, гладкие стороны — в них, становясь лиловым, отражалось синее небо. Красное стеклышко ловило луч солнца, подбрасывало его, переворачивало, кидало с грани на грань (как с ладони на ладонь) и потом стреляло им изо всех сил в самую неожиданную сторону.

Маленький обыкновенный котенок, как зачарованный, смотрел на стеклышко. Котенок прижался к пыльной траве, чтобы стеклышко его не видело, и старался угадать, куда бросит солнышко этот луч или тот. Угадывал он или ошибался — все равно ему страшно хотелось схватить зайчика, появлявшегося на траве. Сначала котенок стеснялся, а потом подошел к красному стеклышку. Вежливо поздоровался и сказал:

— Я — Котя. Из этого дома. Можно, я буду ловить ваших зайчиков?

— Конечно, Котя. Конечно! Разве ты не знаешь, что вдвоем играть веселее? — ответило стеклышко.

Они долго играли. Конечно, чудесное красное стеклышко немного подыгрывало Коте: ведь оно было взрослым.

Мимо шли люди. Люди, люди — ноги для котенка и стеклышка: туфли, босоножки, — сапоги. Котя и красное стеклышко играли и не заметили, как какие-то красивые, глубоко задумавшиеся туфли задели красное стеклышко, подбросили его. Оно подскочило, подпрыгнуло несколько раз, ударилось об асфальт и рассыпалось, рассыпалось… И вот уже пять, шесть, семь осколков сверкнули на асфальте.

Котя очень удивился такому странному превращению. Котя растерялся, огорчился. Котя чуть не плакал: он не мог найти среди осколков стеклышка, своего приятеля.

— Стеклышко! Стеклышко! — звал Котя. — Вы которое из них?

— Я — осколок! Я не стеклышко… Я осколок. Я не стеклышко. Я осколок. Я осколок, — звенело со всех сторон.

Осколки… Осколки… Осколки… Ну разве так можно?! Разве можно не понимать, что каждый осколок — это стеклышко. Крохотные искры солнца разлетаются от крохотных граней, в крохотной красной серединке лиловеет небо. Осколок — крохотное стеклышко. Пройдет много времени, и еще много времени, и еще много, прежде чем осколок поймет это.

Мне нужно написать письма. Откладывать некуда. Еще нужно оттаять холодильник, пропылесосить ковер, пропустить через машину бак белья и, естественно, собрать чемодан. Дело в том, что мне невероятно повезло. Поэтому завтра рано утром — поездом в Ригу, а дальше по путевке на теплоходе (то ли финском, то ли шведском) по Балтике, со стоянками в четырех городах (то ли финских, то ли шведских). Это в июле-то месяце! Только дела сделать надо.

Времени около двенадцати. Целая ночь впереди, спать можно в поезде. Начну с писем. Нет, минуточку! Минуточку… Я бережно бросаю в кресло ярко-красное шифоновое вечернее платье и рядом ставлю золотые изящнейшие французские босоножки. Так… Хорошо… Почти полдела сделано. Теперь письма. Я села у открытого окна за журнальный столик. Передо мной бумага, конверты, ручка. Так… Так… Конверты есть, и бумага. Хорошо. Только еще минуту. Я промчалась на кухню. Поставила на газ четыре кастрюльки. Бегом — в ванную: раз, другой, третий. Порошка побольше — пусть мокнет пока. Снова бегом на кухню. Из холодильника — все на стол, под стол и на подоконник. В холодильник — кастрюльки с кипятком. Пусть пока оттаивает. Теперь в комнату, опять бегом. По пути захватываю из шкафа в прихожей пылесос и пустой чемодан. Натыкаюсь на что-то знакомое в пижаме. А… Он спал, а от моего шума, оказывается, проснулся.

— Привет, — оставляю пылесос и чемодан посреди комнаты, сажусь за письма.

— Привет, ты уверена, что все это, — он сделал круговое движение головой, — необходимо сейчас?

— Именно! Иначе я не уеду спокойно.

— И вот это?.. Может быть?.. — он осторожно кивает на конверты.

— Это — тем более. Ты мне просто не мешай. Спи! Пожалуйста.

Он пожал плечами и пошел спать. Так… Около часа. Хорошо. Теперь письма. Сложные у меня письма… Я серьезно, сложные. Вода!!! В ванной!! Не выключила! Слетала в ванную, стукнулась ногой о пылесос, а вода оказалась выключенной.

Я снова опустилась в кресло, улыбнулась. Невесело. Я не дура. Я понимаю: ВСЕ, что делаю последний час, — ерунда. Просто боюсь писем. Но я знаю, написать их нужно. А то голова так и не перестанет болеть. Та голова, которая душа. Это не я придумала. Исповедальням уже много лет. Что-то грохнуло в кухне. Наверное, лед в холодильнике. Пусть. Пока ни напишу, не встану. Вот первый верхний лист.