— Ваше высочество, какой пир без вашего тоста?

Альбрехт уточнил:

— Можно программную речь. Все-таки мы здесь застряли надолго, как всем нам кажется.

Я взял фужер и поднялся во весь рост, все сразу обратили на меня взоры и перестали переговариваться. Даже Аскланделла повернула голову и устремила на меня равнодушно-холодный взор.

Я сказал возвышенно:

— Мы несем миру и народам свободу, равенство и братство… в общем, войну!.. В смысле, я хотел сказать, войну за наши выстраданные поколениями светлые идеалы гуманизма и человечности! Войну идей, мнений, по жестокой и неприятной необходимости подкрепленную мирскими ударными армиями рыцарской конницы, лучниками и копейщиками, а также сопровождающими прочими мелкими неприятностями, на которые мужчинам и обращать внимание не стоит, как то: пожары, грабежи, изнасилования, беспричинные убийства и убийства просто ради веселья, ведь жизнь бывает настолько мрачная, что обязательно надо добавлять в нее искры развлечений, не так ли?

Все слушали со вниманием, даже Аскланделла явно ожидала, что тост будет за нее, а сказать есть что: за красоту, за скромность, за великолепие.

Альбрехт поднялся с кубком в руке и сказал со страстью:

— За свободу, равенство и братство, как точно и емко сказал наш сюзерен!

Клемент прорычал довольно:

— Мне нравится такая война идей.

Герцог Мидль, как самый гуманный, сказал мягким голосом:

— Беспричинные убийства ради веселья осуждать проще всего, но ведь в городах часто дают представления бродячие и местные актеры, устраиваются фестивали, празднества, шествия священников со святыми дарами, а чем развлекаться в армии? Разве что сдирать с пленных кожу, начиная с пяток…

— Или сажать на кол, — сказал Сулливан, — тоже обычно смешно.

Аскланделла поморщилась, сделала глоток из фужера, произнесла ровно:

— Прекрасное вино. Уже разграбили все винные погреба короля?

— В провинции, — сказал я, — и дождь — развлечение. Потому мы и стараемся скрасить здесь будни, как точно сказал герцог Мидль, хоть какими-то развлечениями. Вино входит в их число.

— Ваша речь была тоже прекрасна, — заметила она. — На красивых речах экономится правда. Вы в этом, как я успела заметить, мастер. Однако, принц…

— Ваше высочество?

— Заговорив, — произнесла она невинно, — мы открываем не рот, а голову.

Я поперхнулся, зараза все-таки уела, причем довольно точно.

— Дорогая принцесса, — ответил я, — чтобы вас действительно развлечь и несказанно обрадовать, расскажу-ка вам о последней своей неприятности…

Она покачала головой.

— Не стоит.

— Почему?

— Просто услышу очередное бахвальство, — сообщила она. — Любимым развлечением мужчин, детей и прочих зверей является потасовка, а в вашем случае — нападение на мирные королевства севера, грабежи, убийства, сдирание кожи с живых людей, что у вас считается развлечением!.

— Ага, — сказал я. — А Мунтвиг к нам шел, значит, с цветами?

— Он нес в ваши дикие и невежественные страны, — сказала она с жаром, — свет истинного учения Христа!

— Христос сказал, — напомнил я, — кто к нам с мечом придет, тот и огребет. Ваше высочество, попробуйте вот этот сыр… Дивный вкус! Особенно для северян.

Она в самом деле взяла ломтик и сжевала, как коза капустный лист, с явным удовольствием.

— Вы правы, — ответила мне с подобием милостивой улыбки. — Вкус восхитительный. У нас тоже пастухи чем невежественнее, тем лучше делают сыр. Интересно, правда?

— А еще у вас, — заметил я, — чем больше жену бьют, тем суп вкуснее. Войны способствуют обогащению культур! Вы у нас научитесь, как делать такой сыр с тонким вкусом, а мы научимся бить женщин.

Она возразила с достоинством:

— У нас не бьют женщин! По крайней мере, постоянно.

— А, с перерывом на обед, — сказал я понимающе. — Но ведь даже в Сакранте нет других развлечений, кроме греха и религии, так чем еще разнообразить жизнь, как не бить жену? Представляю, что дальше на севере… или империя Вильгельма на диком… э-э… очень даже просвещенном западе?

Она покосилась на свой фужер, он снова полон, хотя отпила почти половину.

— У нас не доливают, — заметила она с едва прикрытой насмешкой.

— У вас не будем, — согласился я.

Она нахмурилась, я запоздало ощутил, что это можно рассматривать как угрозу экспансии в земли империи Вильгельма, женщины все понимают не так, как люди.

— Гореть вам в аду, — заметила она.

— Уже горю, — сообщил я.

Она посмотрела с вялым интересом.

— Мое присутствие для вас ад?

— Жар, — уточнил я. — При виде вас меня бросает то в жар, то в холод, а иногда просто есть хочется. Кстати, как вам наше вино?

— Ваше? — спросила она. — Награбленное по дороге вряд ли можно называть своим. Хотя понимаю, отнятое, украденное или похищенное всегда для мужчин слаже… Но ваш вопрос неуместен, принц.

— Ах да, — сказал я виновато, — простите, ваше высочество. Действительно, у нас на Юге женщины пользуются большей свободой, потому я сглупил, задав такой некорректный вопрос. Простите великодушно. Вы ведь великодушны?