Шрифт:
Принцесса величественно опустилась в соседнее со мной кресло с высокой спинкой, на котором раньше сидела королева Сакранта. Я перехватил с дальнего конца стола прицельный взгляд Альбрехта, он прищурился и приподнял кулак с бодро оттопыренным кверху большим пальцем.
Я зло сжал челюсти. Со стороны это в самом деле выглядит, как будто на троне король с королевой. Может быть, Аскланделла даже больше королева, чем я король… а что там может быть, точно королева и даже императрица, а я всего лишь полевой вождь, Чингисхан, Аттила, захвативший трон…
Похоже, она в самом деле уверена, что оказывает этим мне великое одолжение, так как по титулу в главном кресле должна сидеть она.
Я сказал очень любезно:
— Вашему высочеству удобно в предоставленных вам покоях?
— Спасибо, принц, — ответила она ровным голосом. — Весьма мило, что вы о такой мелочи вспомнили.
— Какая мелочь, — ответил я еще любезнее, — у вас есть и рост, и плечи, и… все остальное. Совсем не мелкое. А как общее впечатление от Генгаузгуза? Вы в нем уже бывали?
Она как будто и не услышала вопрос, проговорила тем же церемонным, как надлежит разговаривать венценосным особам, голосом, но и в то же время как бы легко, мы же не на приеме, а за пиршественным столом:
— Должна заметить, ваше оружие и доспехи превосходят по качеству изделия мастеров северных стран.
Я милостиво наклонил голову.
— Это точно, ваше императорское.
Она добавила небесно кротко:
— Что, без всякого сомнения, говорит о вашей трусости и желании скрыть недостаток силы и мужества за прочными доспехами.
Я чуть не подавился куском мяса, с трудом проглотил и прохрипел сдавленным голосом:
— Вы правы, ваше высочество. Мы предпочитаем, чтобы красиво и гордо гибли в сражениях наши противники, а мы с победой возвращались к своим женщинам. Можно даже с головами врагов, мы же варвары, нам все можно!.. Вам положить вот эту птичку?
Она поморщилась.
— Нет, положите вон ту.
— Хорошо, — проговорил я сквозь зубы, она ж должна была отказаться, — сейчас положу… Ух, какая здоровенная! И вы такую слопаете в одиночку? Это же целый лебедь! У вас прекрасный аппетит.
— У вас что-то со зрением, — произнесла она с сочувствием. — Это скворец. Ваше высочество, сражаться в таких доспехах против тех, у кого только мужество и мечи из сырой стали… не совсем достойно.
Я поинтересовался:
— Ваше высочество, а если бы доспехи такой выделки привезли в армию Мунтвига или вашего батюшки… вы уверены, что там бы отказались? Чтобы героичнее совершать безумные подвиги?
Она проигнорировала мой недостойный выпад и занялась жареной птичкой, что хоть и не лебедь, но и не скворец, а по размерам больше похожа на вальдшнепа.
Говор за столами быстро стал похож на грохот морского прибоя. Я улавливал отрывки разговоров о Мунтвиге, Вильгельме, оставленных королевствах Варт Генца, Бриттии, Мезии, кто-то упомянул Сен-Мари, меня как иголкой ткнули прямо в сердце, а еще многие горячо обсуждают варианты будущих осад столицы и какие у нас шансы выстоять.
В зал вкатывали бочонки с вином, а разливали большими ковшами в кубки и чаши. Перед Аскланделлой поставили было кубок из чистого золота, я кивнул слуге, тот моментально примчался с фужером из тончайшего стекла, на которое даже дохнуть страшно, и поставил перед нею.
Она посмотрела с любопытством.
— Ваше высочество?
— Золото идет цвету ваших волос, — ответил я, — но кубок из золота тяжеловат для женской руки. Потому из золотого буду пить я, выказывая мощь моей длани, а вы из этого вот…
Она произнесла в сомнении:
— А не будет ли урона моей чести?
— В чем? — спросил я удивленно.
— Это сотворено не руками человека, — заявила она.
— Но не в аду же, — оскорбленно сказал я. — Там все грубо, уж поверьте!
Она произнесла медленно:
— Поверю. Вы знаете, о чем говорите.
И хотя это прозвучало как комплимент, я что-то в нем засомневался, а когда дошло, как до жирафа, что она имеет в виду, реагировать уже как-то поздно, иначе заслужишь репутацию мудреца, что задним умок крепок.
— Это дар, — договорил я запоздало, — из более… прекрасных сфер.
Она покосилась на мое лицо, в ее глазах странное выражение, где и насмешка, и превосходство, и даже сочувствие, но когда осторожно пригубила вино, на щеках проступил некий румянец.