Но в жалобах на судьбу мало проку; надо было терпеть, пока не придет избавление. Двигаясь вдоль столов, за которыми завтракали осужденные, я заметила свободное место и хотела было поставить на него свою миску, но одна из женщин сказала:

— Сюда нельзя.

Я попыталась сесть где-нибудь еще, но мне везде говорили: «Сюда нельзя». Со мной проделывали то же самое, что в школах проделывают с девочками-новичками. Вскоре я оказалась единственным человеком без места и стояла посреди зала с миской в руках, под направленными на меня со всех сторон взглядами.

— Садись сюда. — Женщина, которая произнесла это, похлопала по скамейке рядом с собой. У нее была кряжистая фигура и лицо профессионального боксера, потерпевшего слишком много поражений. Ее нос, похоже, был сломан и сросся кое-как. Проницательный взгляд на широком лице с усиками над верхней губой дополнял портрет.

Я боялась ее, но села и вежливо поблагодарила:

— Спасибо.

Женщина ухмыльнулась и передразнила мое произношение. С первого же слова я обнаружила свою принадлежность к другому классу общества и поставила себя в положение чужачки.

— Меня зовут Полл, — сказала боксерша. — А тебя?

— Шарлотта, — ответила я.

— Если ты не собираешься есть свою порцию, Шарлотта, я возьму ее себе, — вмешалась юная блондинка, сидевшая по другую сторону от Полл. Ее можно было бы назвать хорошенькой, если бы не постоянная ухмылка, кривившая губы. Она быстро протянула руку мимо Полл и ухватила мой кусок хлеба.

Полл ударила ее по руке и сказала:

— А ну, поостынь, Мейзи. — Похоже, она была здесь за главную. Обращаясь ко мне, она спросила: — Ты здесь за что?

— Я не сделала ничего предосудительного, — ответила я. — Я не должна была бы здесь находиться.

Все сидевшие вокруг разразились хохотом.

— Мы тоже, — сказала Полл. — Но мы здесь. И ты тоже. Так за что же ты сюда попала?

— За убийство, — нехотя призналась я.

— Нет, правда?! — переспросила Мейзи и, так же как все остальные, уставилась на меня с благоговейным уважением.

Злобный взгляд сделал лицо Полл еще более грозным.

— Никакая ты не убийца! Это я — убийца! — выкрикнула она, ударив себя кулаком по обвисшей груди. — Я зарезала того сукина сына — надсмотрщика, который побил меня, когда я работала в богадельне. После суда и приговора меня повесят. — Она явно гордилась своим особым статусом, который имела среди товарок, поскольку совершила самое серьезное и жестокое преступление, и не желала, чтобы кто-то потеснил ее с почетного места. — А ты брешешь.

— Кого ты убила? — поинтересовалась Мейзи.

— Заколола русскую актрису по имени Катерина, — ответила я, — но я не…

— Кончай пудрить нам мозги! — взорвалась Полл, лицо у нее побагровело от гнева. — Никого ты никогда не убивала.

Хотела бы я, чтобы полиция была так же уверена в моей невиновности, как она!

— Как раз это я и пытаюсь вам сказать.

— Я тебе покажу, как шутки со мной шутить! — завопила Полл и замахнулась на меня кулаком.

Я отклонилась в сторону, увертываясь от удара, и свалилась с лавки. Полл ринулась за мной и наткнулась на другую заключенную, женщину с огненно-рыжими волосами и конституцией портового грузчика, которая как раз в тот момент проходила мимо.

— Эй, смотри куда прешь! — закричала та и оттолкнула Полл.

Между ними завязалась драка. Вмиг вся скопившаяся в тюрьме энергия вырвалась наружу. Я с удивлением наблюдала, как женщины повскакали со своих мест и стали натравливать друг на друга Полл и ее противницу, а потом начали драться между собой. Они молотили, лягали ногами и царапали друг друга, визжа и швыряясь мисками. Каша забрызгала меня, пока я ползла по полу в поисках убежища. Мужчины-надзиратели вклинились в этот хаос, разбрасывая дерущихся в стороны. Вскоре порядок был восстановлен. Когда они оттаскивали Полл, она, указывая на меня, закричала:

— Это она все начала!

Надзиратель схватил меня.

— Я не виновата, — запротестовала я.

— В карцер обеих! — распорядился надзиратель.

— Только не в карцер! — заскулила Полл, вся ее бравада вмиг сменилась страхом. Пока нас с ней волокли по коридору, она отчаянно боролась, умоляя: — Нет! Пожалуйста, не надо!

Я шла, не сопротивляясь. Мне трудно было представить себе место хуже того, которое я только что покинула. Мой надзиратель открыл дверь и втолкнул меня внутрь. Я увидела крохотную коморку без окна, с единственной деревянной скамьей и жестяным горшком. Дверь захлопнулась, оставив меня в кромешной тьме и мертвой тишине. Камера была звукоизолирована, ни единого шороха не доносилось сюда снаружи. Я на ощупь пробралась к скамье и села. Если это ненадолго, то такое наказание показалось мне не слишком суровым. Я была рада оказаться вдали от женщин, которые насмехались надо мной и оскорбляли меня, и иметь возможность побыть в одиночестве и подумать. К тому времени священник должен был уже сообщить обо мне на Глостер-террас. Джордж Смит наймет мне адвоката, который убедит суд снять с меня обвинение. Скоро Джордж приедет и заберет меня домой. Все, что от меня требуется, это терпеливо ждать.

Но время шло, и я начала замечать неудобства своей камеры. Она была сырой, слишком жаркой и смердела застоявшейся мочой. Мне самой приходилось пользоваться горшком, что лишь усугубляло мерзость атмосферы. Лавка была жесткой, а внушающая ужас тишина вселяла странное ощущение, будто мир за пределами камеры перестал существовать. По мере того как час проходил за часом — сколько их миновало, я не знала, — моя надежда на избавление угасала. Я чувствовала, будто тьма пожирает меня, растворяя в себе мое тело. Я ощупывала руки, ноги, голову, пытаясь удостовериться, что они еще на месте. Не видя себя, я чувствовала себя привидением. Мне начинало казаться, что здесь я и умру.