До нашего приезда в этом лагере содержались пленные французы. От них на нарах остались матрацы из толстой бумаги, набитые соломой, а в соломе завелись мыши. Иногда по ночам мы слышали, как они возятся внутри матрацев и попискивают. Те же самые французы развели позади бараков небольшой огород, где выращивали капусту и морковь. Посмотрели бы вы, как мы, голодные и измученные, руками и палками рылись в земле, обнаружив остатки мороженых корнеплодов! В одно мгновение все грядки оказались тщательно перепаханы. На земле не осталось ни одного хвостика от моркови, а кочаны мы вырывали друг у друга и сразу же съедали. Охранники-немцы потешались над нашими стараниями. Весело гогоча во все горло, они что-то громко нам кричали. Остатки мороженой капусты мы стали засовывать себе за пазуху, и я помню, как она таяла под одеждой, превращаясь в скользкую жижу.

Во дворе лагеря стоял умывальник и несколько металлических банок с водой. Утром, выгоняя нас из бараков, немцы, ругаясь, заставляли заключенных бежать к этому умывальнику и только потом выдавали скудную хлебную пайку — дневную норму. В этом лагере я встретил своего одногодка, московского соседа, Кольку Нилова. До войны мы дружили, вместе увлекались футболом. Его приятель, тоже москвич, был в лагере поваром, и поэтому они оба выглядели неплохо. Правда, ни один из них ни разу ничем не поделился с нами — они готовы были только играть на остатки хлеба в карты, ставя его на кон против табака, который в лагере ценился буквально дороже золота. Помню, что в этом лагере был специальный «барак смерти», как мы его окрестили: там лежали военнопленные, умиравшие от ран, слабости и голода. Лечить никого не лечили, только не выгоняли на работы. При скудном пайке больные и раненые редко выживали. Такое отношение было только к советским военнопленным, которые не получали никакой помощи Красного Креста. В бараке стоял смрадный запах гноя и разложения, что чувствовалось издалека. Почти каждый день немцы заставляли нас хоронить умерших там, складывая их прямо в сырую землю возле барака. Много было при концлагерях таких безымянных могил…

Наш барак был разбит на три отсека. В первом были: переводчик, повара и украинцы. Во втором, в среднем — мы, преимущественно русские военнопленные. И в последнем, третьем — только украинцы, преимущественно западники. Большинство из них добровольно сдались в плен немцам, зачастую убив при этом своих командиров и политработников. Среди военнопленных западники вызывали отвращение своим предательством. При любой возможности мы старались поживиться за счет их запасов. У каждого из отсеков был свой, независимый от других вход. Такое размещение придумал комендант лагеря для большей изоляции разных групп пленных. В этих трех отсеках было примерно одинаковое устройство и расположение.

Деревянные нары располагались вдоль внутренних перегородок барака. Нары были немного наклонены в сторону ног, высотой от пола около метра. Спали мы прямо на голых досках, прикрывшись своими суконными драными шинелями. Шинели мы не могли залатать из-за того, что ни у кого не было ни ниток, ни иголок.

Однажды утром мои ноги так распухли от голода, что я не смог надеть свои деревянные колодки и выйти на общее утреннее построение. Комендант недосчитался в строю одного человека и, разозленный, вбежал в наш отсек барака. Я в это время сидел на скамейке возле печки-«буржуйки». Комендант вбежал с палкой в руке, рассерженный, что-то зло выкрикивая мне, заставляя встать в строй. Я ему показываю на свои распухшие ноги, объясняю, что из-за этого не могу надеть колодки. Немец вышел.

Через несколько минут он вернулся. Он принес и швырнул мне другую пару колодок. Но и эта пара не подошла. Я не смог даже втиснуть ноги в эти колодки.

Зло выругавшись, комендант велел мне остаться на этот день дневальным по бараку. Остальных пленных повели на работы. В этот день была по-настоящему зимняя, морозная погода.

Через полчаса после ухода моих товарищей в барак опять вошел комендант. Он велел мне подмести пол во всех помещениях, очистить от золы все печки, проветрить помещения. Затем он велел мне взять два ведра и принести с улицы уголь для печек. Я ему показываю, что на улице мороз, а я без обуви. Комендант, рассвирепев, заорал: «Fort!» («Вон!») И я, подхватив ведра, в одних портянках выскочил на улицу. Быстро набрав уголь из кучи, бегом возвращаюсь в барак. И так три раза. Портянки промокли и обледенели, а ноги совершенно окоченели.

Только я успел натаскать угля, как опять появился комендант. Он через переводчика объяснил мне, что на наш отсек полагается полтора ведра угля, а на остальные отсеки — по два ведра с четвертью. Я учтиво и внимательно выслушал его назидание, но после его ухода все сделал по-своему. Засыпал свою печку до отказа углем, часть высыпал на пол и еще оставил полное ведро угля у печки. Остальной уголь я поделил между двумя другими украинскими отсеками. Перед приходом с работы своих товарищей я растопил все печки. Свою печку я так раскалил, что портянки мои моментально высохли.

Вот уже застучали по мерзлым ступенькам колодки вернувшихся с работ пленных. С порога послышались одобрительные голоса моих товарищей — ведь еще ни разу в нашем бараке не было так тепло! Но совсем другое настроение было в соседних отсеках. С шумом и криком вбежали соседи, ругаются, что у них недостаточно тепло. Спрашивают: кто сегодня дежурный. Я выступил вперед и сказал, что нечестно всегда обделять нас углем. Разгорелся спор, почти до драки.

На шум в бараке прибежал комендант. Переводчик все ему объяснил, указав на меня как на виновника. Комендант с силой ударил меня палкой по плечу. Затем он вывел меня на середину и что-то стал кричать мне в лицо, показывая на ведро с углем. Переводчик перевел его слова: «Сейчас будет наказан вор, который украл уголь, чем нарушил закон Германии. За это каждый из присутствующих должен дважды ударить его розгой. Кто первый?»

Первыми вышли два повара. Они от души лупили розгами по моим костям, не считая ударов. Низкий потолок не давал им сильно размахнуться, так что они старались ударить наотмашь, со свистом сбоку. Затем за меня принялся переводчик. Потом, правда, не нашлось желающих продолжить экзекуцию.

Но и этого мне было предостаточно, рубцы от ударов полыхали огнем. Украинцы унесли ведро с углем к себе, а наши ребята улеглись в хорошо протопленном помещении. А мне было и больно, и радостно. Все-таки я сделал доброе дело и мои товарищи это оценили.