К нам подошли три солдата с автоматами и приказали идти в сторону церкви. Один из солдат протянул мне сигарету. Я его спросил: «Erschiesen?» («Расстрел?») «О, nein, nein!» — ответил он и улыбнулся. «Nicht schiesen! Ferstehen?» — еще раз пояснил он, и я понял, что нас не расстреляют. Потом он ткнул себя в грудь: «"Osterreich!» Я понял, что он австриец. По дороге австриец спросил, откуда я. Ответил, что москвич.

Миновали кладбище. За церковью была площадь. На площади несколько костров освещали телеги, лошадей и снующих между ними солдат. Австрийцы передали нас офицеру и пошли назад. Офицер подозвал двух солдат с карабинами. Они отвели нас ближе к кострам, где на деревьях были подвешены туши коров. Доходчиво нам объяснили, чтобы мы сидели тихо, иначе будут стрелять!

Улеглись прямо на земле, но долго не могли заснуть, надо было переварить случившееся… После обмена мнениями мы пришли к выводу, что нас выдал кто-то местный, из деревенских. По всей вероятности, тот мужичок, что был возле хаты. Видно, чем-то ему насолила советская власть, и он с радостью помог врагам, выдав нас.

Раннее утро в украинской деревне встретило нас шумной бранью и суетой. Кругом сновали немцы, громко переговариваясь между собой. К нам, четверым, подсадили еще двоих русских пленных. Пригляделись при свете дня к селу. Оно было большое, поэтому, наверное, немцы и выбрали его для расположения своей механизированной части. На центральной площади села стояли тягачи, грузовики, телеги, повозки.

Примерно через час нашу группу повели под конвоем автоматчиков к дороге. Там уже стояли несколько повозок, запряженных лошадьми. Пленных расположили в середине этой колонны, и вся вереница тронулась по дороге на запад. Миновав село, дорога вышла в поле.

Шагаем быстрым шагом, едва поспевая за обозом. Солнце уже высоко. На выгоревшем небе ни облачка. Утреннюю прохладу сменил полуденный зной. Украинская степь дышит жаром. Сильно хочется пить, да и голод дает себя знать. Усталые и голодные бредем мы, подгоняемые окриками конвоя.

Прошли от села примерно с десяток километров, когда над нашими головами в белесом и безоблачном небе появилась пара наших истребителей. Они летели на большой высоте и казались маленькими пчелками. Я сразу подумал о своем брате Юрии: где-то он сейчас? С самого начала войны я не получал от него писем. Ведь он летчик и тоже, наверное, где-то на фронте дерется с немцами.

Наша колонна остановилась. Немцы с любопытством следили, прикрывшись от солнца ладонями, за самолетами. Никто и не думал покинуть колонну до тех пор, пока от самолетов не отделились две темные точки. Немцы рассыпались по обочине, залегли в кювет. Пролетев некоторое расстояние, точки рассыпались множеством белых листков бумаги. Они летним снегопадом, кружась и разлетаясь окрест, устилали степь и дорогу.

Немцы подняли несколько листков. Прочитав их, они громко расхохотались и изорвали их в клочья. Мы тоже подняли пару листков. Текст был написан по-немецки. А самолеты, удачно «отбомбившись», быстро скрылись за горизонтом. Другой груз они должны были бы сбросить, с большей пользой!

Кстати, наши самолеты за все время боев и отступления мы видели над головами лишь один раз. Тогда в небе произошел очень быстротечный бой двух наших фанерных «ястребков» с двумя «мессершмиттами». Наши самолеты один за другим зачадили густым черным дымом и ярко вспыхнули. Они свечками быстро устремились к земле. Летчики так и не успели воспользоваться парашютами…

Вот вдали показалась какая-то деревня. Наша колонна постепенно вползает на деревенскую улицу. Останавливаемся у большого дома. Это, по всей вероятности, бывшая барская усадьба с высоким и широким крыльцом. Потом, в советское время, там был устроен сельсовет, от которого еще осталась вывеска. Пленным велели ждать, пока один из конвоиров пошел в дом докладывать о нашем прибытии.

Присели на траву и оглядываемся кругом. Возле дома, вернее, за домом небольшой пруд в тени старых, раскидистых деревьев. На его берегу стоят зенитки, направив стволы почти вертикально вверх. Жара. Немцы поят своих лошадей, а потом, загнав их в пруд, моют. Они и сами с удовольствием плещутся, со смехом обливая друг друга водой. Возле зениток сидит крепкий, упитанный солдат. На нем лишь трусы и короткие сапоги с широкими голенищами. Солдат с аппетитом уплетает жареную курицу. А мы-то уже два дня не ели… Глотая слюнки, отворачиваемся.

На крыльцо вышел наш конвоир в сопровождении какого-то мужчины в широких брюках и белой косоворотке, обтягивающей арбузоподобный живот. С усмешкой, оглядев нас, он произнес: «Здрасте, соотечественники! На что изволите жаловаться?» Он ехидно ухмыльнулся. Почти в один голос мы сказали, что уже двое суток ничего не ели. «А что же Сталин вас не накормил?» — опять съехидничал он. И, грузно развернувшись, ушел в дом.

Через некоторое время он опять появился на крыльце. Он вынес нам банку тушенки и полбуханки черного хлеба. Мы все это с жадностью мигом проглотили.

Не успели мы доесть, как к дому подъехала крытая брезентом грузовая машина. Из кузова на землю спрыгнули один за другим трое солдат, вооруженных автоматами. Они с нескрываемым любопытством разглядывали нас. Видно, они впервые видели пленными своих противников. В это время на крыльце появился офицер в сопровождении толстяка. Солдаты застыли по стойке «смирно». Офицер что-то коротко скомандовал им, и нас стали заталкивать в кузов грузовика. Один из солдат сел в кабину, а двое залезли к нам в кузов и сели около заднего борта. Машина тронулась и, набирая скорость, покатила по ухабистой и пыльной дороге.