Ergo, больше никаких феноменов, по крайней мере в Индии. В то время как Мас[келин] и Кук совершают штучки намного лучше и получают за это плату, мы как бы выходим на второе место, и нас еще лягают за это.

Мистер Хьюм менее щепетилен, нежели падре. Последние называют Олькотта «доверчивым дураком, но, бесспорно, честным человеком», а он заявляет, что так как Олькотт клянется, что видел Учителей, то он, должно быть, нечестный человек; а поскольку он получил свою жемчужную булавку в ломбарде в Бомбее, то должен быть (само собой) также и вором, хотя Хьюм это отрицает.

Таково вкратце нынешнее положение. Оно началось в Симле, где был первый акт, а теперь подходит к Прологу, который вскоре закончится моей смертью. Ибо вопреки докторам (которые объявили, что моя агония продлится четыре дня и возможность выздоровления исключена) я внезапно поправилась благодаря охраняющей руке Учителя, но я ношу в себе две смертельные болезни, которые не исцелены: в сердце и в почках. В любую минуту в первом может произойти разрыв, а вторая [болезнь] может покончить со мною через несколько дней. Я уже не увижу следующего года. Все это из-за пяти лет постоянной муки, беспокойства и подавленных эмоций. Какого-нибудь Гладстона могут назвать обманщиком, и он будет смеяться над этим. Я – не могу, говорите, что хотите, мистер Синнетт.

А теперь обратимся к вашим делам. Пока я не начала оказывать услуги вам и мистеру Хьюму, я никогда не передавала Учителям и не получала от них писем, кроме как для себя. Если бы вы имели представление о трудностях этого процесса или о его modus operandi, вы бы не согласились оказаться на моем месте. И все же я вам никогда не отказывала. Хранилище• было задумано для облегчения передач, так как сейчас приходят дюжины и сотни людей, умоляя поместить в нее их письма. Как вы знаете и как это доказано всем, за исключением мистера Ходжсона, который находит противоречия, – все получали ответы, часто на разных языках, причем я не покидала помещения. Вот это и есть то, что мистер Хьюм, не будучи в состоянии объяснить, целиком называет коллективным обманом, так как, если Учителя, по его мнению, не существуют и никогда не написали ни одного из полученных писем, то отсюда вытекает его логическое заключение: весь наш штат, все в штаб-квартире, то есть Дамодар, Баваджи, Субба Роу и все, все, кто помогает мне, пишут письма и просовывают их в отверстие. Даже Ходжсон находит эту идею нелепой.

А теперь об «обмане», применявшемся к мистеру Артуру Гебхарду, о котором я узнала от Махатмы и из письма самого А.Г. ко мне. Какой изысканно почтенный и честный облик Е.П.Б., должно быть, запечатлелся в милой, дорогой миссис Гебхард в результате этого «обмана» в соединении с откровениями и намеками о других, внушаемыми похожей на котенка миссис Холлоуэй!

Ладно, люди, находящиеся накануне смерти, обычно не выдумывают и не лгут. Я надеюсь, вы поверите мне, что я говорю правду. А.Г. не единственный, кто подозревает и обвиняет меня в обмане. И поэтому скажите «друзьям», которые получали письма от Махатм через меня, что я никогда не была обманщицей, что я никогда не совершала трюков по отношению к ним. Я часто облегчала для себя феномен пересылки писем, применяя более легкие, но все же оккультные способы. Так как никто из теософов, за исключением оккультистов, ничего не знает как о трудных, так и о легких способах оккультных пересылок и также не знает оккультных законов, все им кажется подозрительным. Возьмем, например, эту иллюстрацию в качестве примера: передача посредством механической передачи мысли (в отличие от сознательной передачи). Первая производится вначале призывом к вниманию челы или Махатмы. Письмо должно быть развернуто, и каждую его строку надо провести над лбом, задержав дыхание и не убирая этой части письма от лба до тех пор, пока звонок не оповестит, что письмо прочтено и записано. По другому способу каждая фраза письма запечатлевается (разумеется, сознательно) – тоже механически – в мозгу, затем поочередно посылается лицу, находящемуся на другом конце провода. Это, разумеется, в том случае, если посылающий разрешает вам прочитать письмо и доверяет вашей честности, что вы прочтете его механически, воспроизводя только форму слов и строк в вашем мозгу – а не смысл. Но в том и в другом случае письма должны вскрываться и затем сжигаться тем, что мы называем девственным огнем (не зажигаемым при помощи спички, серы или какой-либо смеси, а вызываемым трением с помощью смолистого прозрачного маленького камня, шарика, к которому нельзя прикасаться голой рукой). Тогда пепел, пока бумага горит, немедленно становится невидимым, чего не было бы, если бы бумага сжигалась по-другому, – в этом случае пепел, будучи тяжелым и плотным, оставался бы в окружающей атмосфере вместо того, чтобы быть мгновенно отправленным получателю. Этот двойной процесс проделывается ради двойной страховки: ведь некоторые слова, переданные от одного мозга к другому или к акаше около Махатмы или челы, могут быть пропущены, даже могут выпасть целые фразы и т.п., да и пепел тоже может быть передан не полностью; таким образом, одно исправляется другим. Я не умею этого делать и потому говорю об этом только для примера, чтобы показать, как легко можно заподозрить обман. Представим себе, что А. дает Б. письмо для отправки Махатме. Б. идет в смежную комнату и – распечатав письмо, из которого он не должен запомнить ни одного слова, если он истинный чела и честный человек, – передает его своему мозгу одним из двух способов, посылая фразу за другой по току, и затем собирается сжечь письмо. Допустим, он забыл «камень девственного огня» в своей комнате. Оставив по небрежности распечатанное письмо на столе, он отлучается на несколько минут. В это время А., потеряв терпение и, возможно, уже проникшись подозрениями, входит в комнату. Он видит открытое письмо на столе. Он или возьмет его и выступит с обличием в обмане, или оставит и затем спросит Б. – после того как последний сжег письмо, – отправлено ли письмо. Разумеется, Б. ответит, что отправил. Затем последует разоблачение с последствиями, которые вы можете себе представить, или же А. придержит свой язык и поступит, как поступают многие, то есть всегда будет считать Б. обманщиком. Этот реальный пример – один из многих, данный мне Учителем как предостережение.

Есть одно место, очень забавное и поучительное, в письме мистера А. Г[ебхарда], где он подробно излагает, как дал мне письмо и шесть часов спустя я сказала ему: «оно ушло»; он добавляет, что «спустя четыре дня полковник написал Е.П.Б., что его Учитель появился и сообщил, что К.Х. сказал» (смотрите оригинал, отосланный обратно вам). Но тогда добрый «полковник тоже должен быть обманщиком», моим сообщником и пособником? Или это мой Учитель мистифицирует его, мистера А.Г., Артура Гебхарда, или что? И снова: «Е.П.Б. обманщица, хотя я никогда не буду отрицать ее прекрасных качеств». «Прекрасные качества» обманщицы сами по себе являются чем-то поразительным и, во всяком случае, оригинальным.

Поэтому, пожалуйста, скажите мистеру А.Р. Гебхарду, что, если вообще кто-либо и является обманщиком, то таких «обманщиков» двое, а также скажите, что Махатма К.Х. получил его письмо, но никогда его не читал по той простой причине, что был связан данным Чохану обещанием не читать ни одного письма от какого-либо теософа до тех пор, пока не вернется после выполнения своей миссии в Китае, где он в то время находился. Он удостоил меня этим сообщением, чтобы помочь моему оправданию, как он сказал. Он строго запретил пересылать ему какие-либо письма до получения на то разрешения. Так как Учитель по настойчивой просьбе Артура Г. взял это на себя по причинам, известным только ему самому, я тут ничего не могла сказать, и мне приходилось только подчиниться. Я взяла это письмо и положила его в выдвижной ящик, полный бумаг. Когда я искала его, то обнаружила, что оно уже ушло, по крайней мере, я не видела его, и сказала об этом ему (Гебхарду. – Ред.). Но перед тем как ложиться спать, вынимая конверт, я нашла, что его письмо все еще там, хотя утром оно действительно ушло. Далее, если моя память не подводит меня, я показала мадам Гебхард письмо Олькотта, в котором он говорит о том, что ему сказал Учитель. Я не читала письма Гебхарда и могла принять эти слова как ответ на это письмо. У меня не осталось ни малейшего воспоминания о содержании того послания. Одно я знаю, и мадам Гебхард это подтвердит: она говорила об ужасных ссорах между Артуром Гебхардом и его отцом; это она сказала мне в Лондоне перед отъездом в Париж, а также неоднократно говорила Олькотту. Она выразила надежду, что Махатма вмешается в ее пользу, и эти слова могут относиться к этому, а вовсе не к тому письму. Как я могу помнить? Олькотт мог не полностью услышать, или же я напутала. Могли произойти сотни комбинаций. Единственным обманом может быть лишь то, что я, сама того не зная, сказала ему неправду о письме, что оно ушло шесть часов спустя, тогда как оно было взято только утром. В этом я признаю свою «вину».

Но, как и в деле Хьюма с «жемчужной булавкой», здесь подразумевается нечто большее, нежели простой обман. Если я обманывала мадам Гебхард и его самого, то я прямо-таки черная душа и мошенница. Месяц я пользовалась гостеприимством в их доме; они ухаживали за мною, пока я болела, и даже не позволили мне оплачивать услуги доктора, осыпали меня богатыми подарками, почестями и любезностями, и за все это я отплатила обманом. О, силы небесные, Истина и Справедливость! Пусть карма мистера Артура Гебхарда окажется легкой. Я прощаю ему ради его отца и матери, которых буду любить и уважать до последнего часа. Пожалуйста, передайте эти мои прощальные слова мадам Гебхард. Мне больше нечего сказать.

Бесполезно, мистер Синнетт. Теософское общество должно жить здесь, в Индии. Кажется, в Европе оно навеки обречено, потому что я обречена. Оно висит на вашем «Эзотерическом буддизме» и «Оккультном мире». И если Махатмы – мифы, а я являюсь автором всех писем, которые теперь объявляются хуже чем обманом представителями ОПИ (Общество психических исследований. – Ред.), как может существовать Лондонская Ложа? Я вам говорила, ибо чувствовала это, как всегда чувствую, что расследование мистера Ходжсона будет фатальным. Он весьма порядочный, правдивый, знающий молодой человек. Но как он отличит правду от лжи, когда вокруг него соткана густая сеть заговора? Сначала, когда он посетил штаб-квартиру и падре еще не могли хорошо завладеть им, он казался нормальным. Его отчеты были благоприятны. А затем его поймали. У нас есть свои свидетели, которые внимательно следили за миссионерами. Вы там, в Англии, можете хохотать, а мы – нет.