Они пошли по тропинке, свернули на дорогу к дому.

Митяй все-таки спросил:

— А почему они кричали: среда, среда!

— Потому что у меня фамилия — Понедельник. Не Пятницей же меня звать? Меня нашли в понедельник. А с фантазией у воспитателей в детдоме, сам знаешь…

Подошли к дому. Все, как вчера. Хотя Митяю показалось, что прошёл год, не меньше. Время необъяснимо растягивалось до каких-то незримых пределов, и опять же в этом было что-то странное, что-то не то.

Мельком, искоса, он глянул на Машу. Ещё там, в парке, поймал себя на мысли идти — слева, чтобы чистый профиль попадал в поле её зрения. Но сделал как всегда — назло. Встал справа. И Маша могла видеть лишь ту часть лица, что мечена печатью.

Но сейчас она не смотрела на него…

Двор как двор. Та же горка, и тот же снеговик. Значит, днём близняшки постарались: восстановили расчленённого уродца.

Только в этот раз его шея обёрнута рваным шарфом.

Красный шарф…

И вдруг Митяй почувствовал чужой страх…

Маша глухо сказала:

— Дима, я хотела показать тебе другую калитку. Есть чёрный ход, для своих. Пойдем.

Резко повернулась, будто убегая, потянула его в обход дома. Митяй оглянулся: ничего, ну ничего особенного! Маша уже говорила спокойно:

— Видишь пустырь? Снегом засыпано, а там — пепелище. Наш прежний дом сгорел год назад. Только летом отстроили новый.

— А почему…пожар?

— Кто его знает. Сказали: проводка неисправна. Но я не верю. Папа Гоша следил за этим строго.

Митяю показалось, что Маша что-то недоговаривает. Ладно, потом. Не всё сразу.

Он вспомнил:

— Я ведь сегодня ночью дежурю.

— Знаю. Ловить будешь?

— А ты — опять?

— Да!

И она побежала по лестнице, не оборачиваясь.

Митяя приостановил Георгий:

— Ты дрался или нет?

— Или дрался, или нет.

— Умойся, я компресс принесу. Приложишь.

Как-то быстро проскочил вечер. Митяя никто и ни о чём не спрашивал. Маша распорядилась молчать или так заведено? Георгий собрался и ушёл на работу. В полночь Митяй вышел на улицу, сел в беседке, откинулся на спинку скамейки и привычно закрыл глаза.

Почему-то вспомнился третий по счёту детдом. Митяю восемь лет. Учебный год, конец сентября. На Урале это время стылых утренников. Днём ещё жарко, можно бегать в одной рубашке. К вечеру, когда спрячется солнце, и уже потянет от земли зябкой сыростью, понимаешь — наступила осень.

Детдом имени Крупской размещался в большом старинном здании на берегу пруда. Наверное, когда-то здесь была дворянская усадьба. Сохранились на пруду даже замшелые остатки водяной мельницы. Ходили слухи, что там до сих пор блуждает привидение мельника. Но Митяй в сказки не верил.

В этом доме был чердак. Самое главное и лучшее место. Первое в жизни, о котором он говорил себе — «моё». Конечно, это не совсем правда, но здесь он мог спрятаться, и никто не знал об укрытии. На чердаке скопилось много всякого хлама. Митяю очень хотелось соорудить себе «комнату». Нашёл он и стол с отломанной ногой, и продавленное кресло, и даже лампу с почти целым абажуром. Но боялся, что кто-нибудь проникнет сюда ненароком, и сразу увидит его обжитой уголок.

И ещё у него появился друг. Как-то наткнулся в дальнем углу на кучу тряпок. Искал что-нибудь подходящее, чтобы накинуть на кресло. Митяй поставил его возле чердачного окна. Отсюда было видно и залив на Каме, и большой луг, и даже дальнюю деревеньку.

Митяй вздрогнул, когда потянул очередную тряпку, и показалась рука. Сердце ухнуло в живот и трепыхалось там мятым комком. Хотелось бросить всё и убежать. Но он пересилил страх, медленно наклонился, прикоснулся к руке и выдохнул с облегчением: кукла! Но не просто кукла, а большой манекен в рост человека. Манекен оказался мужчиной средних лет. Одна его рука застыла в приветственном жесте, вторая опущена вдоль тела. Белая когда-то рубаха давно стала серой, а полосатый галстук выцвел и вытянулся. Но на тёмном костюме, как ни странно, сохранилась этикетка. На ней едва различимая надпись — фабрика «Заря коммунизма». Вот из этих слов Митяй и составил имя. Получилось — Зарком.

На следующий день Митяй принёс мокрую тряпку и тщательно протёр Заркому лицо и руки. Он поставил его в тёмный угол и, когда уходил, завешивал куском брезента от старой палатки, чтобы никто случайно не увидел.

Каждый день Митяй рассказывал Заркому, что происходило в детдоме и школе. Тогда он говорил много, перебивая сам себя, и снова возвращаясь к начатой мысли. Зарком стал настоящим другом: молчаливым и понимающим.

Однажды Митяй увидел сон. Будто сидят они с Заркомом в летнем кафе под навесом. Он видел такое, когда их возили в городской краеведческий музей. Зарком пьёт светлое пиво из стеклянной тяжёлой кружки. Пиво холодное, и по запотевшей кружке стекают большие капли. А перед Митяем — ваза с разноцветными шариками мороженого. Он никогда такого не пробовал, но видел в рекламе по телевизору. И Зарком, наконец, отвечает на все его вопросы. И они смеются, и крутится за их спинами бесконечная карусель, и летят в небо воздушные шары.