Буян осторожно повернул голову. Великий Дух! Так и есть! Ну и ну! У него разом вспотели ладони.

Вслед за Учителем этих существ называли “ламиями”, хотя тот же Учитель всегда оговаривался, что “настоящие” ламии, мол, совершенно не такие. Здешние же почти ничем не отличались от людей, имея вид девчонок лет пятнадцати-шестнадцати, только чуть поменьше ростом и притом очень, очень, очень “соблазнительных”. Появлялись они только летом, одетые более чем легко — в какие-то полупрозрачные драпировки из трав, так что очень даже полные груди едва не вываливались из вырезов, что же до длины — если л амия присядет, так “срам один”, как говорила Фатима. Среди мальчишек, только-только начавших мучиться этим самым, — шёпотом пересказывались истории о “добрых ла-миях”, которые, ежели их изловить, отнюдь не отбрыкиваются и не отбиваются, а очень даже хорошо…

Правда, ламии слыли созданиями редкими. Иногда они попадались среди свиты Ведунов и Ведуний, и тогда, ежели ламия оказывалась в руках клана, пощады ей ждать не приходилось — девчонки и девушки, твёрдо уверенные в том, что от этих ведуньиных потаскух их парни дуреют, теряют рассудок и прочее, попросту разрывали пленницу в клочья. Или сжигали живьём. Или закапывали в землю. Поэтому с девичьей стражей ламии бились насмерть, зачастую сами лишая себя жизни, если путей к спасению им не оставалось. Другое дело, если пленителями оказывались парни. После этого ламия частенько оказывалась на свободе, а вернувшиеся в становище воины в разговорах с подругами отчего-то ни словом не упоминали о том, какая им попалась добыча.

Разумеется, наслушался подобного и Буян.

Представшая ему ламия была невысокой, по плечо далеко не великану Буяну, рыженькой (совсем, как Гилви), с задорными зелёными глазами. При одном взгляде на вырез её платьица парень невольно сглотнул.

Ламия многообещающе улыбнулась.

— Она тебя проводит, — закончил свою речь щелкунчик. — Проводит до того места, которое вы, Твердиславичи, по недомыслию, именуете Змеиным Холмом. Ручаюсь тебе, змей там куда меньше, чем в тех лесах, что вы почитаете своими.

— Змеиный Холм? — Все мысли о ламии разом вылетели у Буяна из головы. Змеиный Холм! Логово Ведунов и Ведуний! Который уже год шли разговоры о том, чтобы объединить силы всех ближних и дальних кланов с заката, восхода, полудня и полуночи — с тем, чтобы раз и навсегда покончить с рассадником кровожадной нечисти, однако ещё ни разу разговоры эти не воплотились ни во что реальное.

— Это что ж, — пролепетал Буян. — Это что ж, мне к Ведунам идти? Да лучше я сам в болоте утоплюсь!

— Вот дурак! — покачал крошечной головой щелкунчик. — Не утопишься ты. Сил не хватит. Испугаешься перед Великим Духом своим предстать. А к Ведунам придешь — они тебя из-под его власти выручат. Знаю, знаю, что ты сейчас думаешь — небось превратят в слугу своего? Ошибаешься, милок, ошибаешься. Это ты сейчас у Джейаны в слугах ходишь, хотя уже и усы пробились и все такое. Это она тобой вертит как захочет. Ей и Твер-дислав не указ. А про Ставича со Стойко ты не думай. Что ты сделать-то мог? Молнию последнюю метнуть? Не округляй глаза, я не только это про тебя знаю. Ну, метнул бы ты её — и сам бы помер. А прикончила бы она тварь, что на вас напала, не прикончила бы — того ты знать не можешь. Я тебе по секрету скажу, чтобы ты не мучился, — не добил бы ты ее, даже если бы жизнь отдал, в последнее заклятье вложив.

— Правда? — выдохнул Буян. Очень, очень, очень, просто до одури хотелось поверить щелкунчику!

— Ну конечно, правда! — пропела сладким голоском ламия, взмахнув, точно веером, длиннющими ресницами.

— Правда, правда, — кивнул посланец Змеиного Холма. — Ты мне верь. Какой нам резон тебе врать? Слуг у Ведунов, знаешь ли, и так хватает. Врать специально тебе им без надобности. И сам ещё рассуди — кроме как к нам, тебе деваться не к кому. Гномы длиннобородые тебя не примут — на тебе уже наша печать. Как и драгоценные ваши елфы, — насмешливо исковеркал он последнее слово.

Буян опустил голову. Чувство было такое, будто шею душат сразу две петли-удавки: одна Джейаны, другая Ведунов. И деваться некуда. По всем обычаям клана он — трус, и наказание ему одно — смерть. И не оправдаешься уже никак. И не докажешь, что даже третья молния вражину бы не сразила. А к Ведунам идти — тоже страшно! Мало ли что эти двое тут наплетут. Эльфы с гномами? Нет, тут щелкунчик и хотел бы соврать, да нужды нет — даже тех горцев, что просто набеги Ведунов отражали, в Подгорье уже не впускали. Кровь, мол, на тебе да ненависть. С Ведунами гномы разбирались сами, и тот, кто струсил перед тварью чёрных разбойников, мог рассчитывать только на быструю смерть от гно-мьего топора. Про эльфов и говорить нечего. Отродясь не воевали, от войны шарахались, как Ведуны от Джейаниных заклятий. Учитель? Ой, нет, нет, только не это, от стыда умереть — самая лютая казнь! Уж лучше на Джейанином костре. Есть, правда, ещё какие-то города на Светлой реке — слышал, на ярмарке рассказывали — может, туда? Ой, нет, нет, и туда дорога закрыта — Джейана много толковала про тамошних ворожей, больших мастеров прознавать, кто к ним в гости пожаловал. И струсившего перед Ведунами, да ещё и бросившего на смерть своих же товарищей — что там будет ждать? Правильно. Вот это самое, о чем лучше пока и не думать.

— Ты, Агальдок, побудь-ка в сторонке пока, — прежним медовым голоском вдруг проворковала ламия. — Мы с Буяном тут сами потолкуем по-свойски. А ты подожди.

— Разумно, Ольтея, — щелкунчик с важностью кивнул. — Я удаляюсь. Доводы разума приведены, Буян. Теперь дело за иными.

Сказал так, распустил серый флер — и поминай как звали. Умчался. Ламия проводила его усмешливым взглядом и повернулась к остолбеневшему Буяну. Связанное из трав и цветочных стеблей платьице вдруг волшебным образом начало сползать с мраморно-белых плеч, открывая на левом боку след зажившего ожога. Ламия засмеялась и протянула обе руки к Буяну.

— Тебе ведь этого хотелось, не так ли?

На ночной заре Джейана вышла в лес за Ближним Валом. Вышла, провожаемая пристальными взглядами всей его охраны. Врезались в память громадные глаза Гилви, в которых — одна только боль. Миху не стало хуже, но, против Джейаниного ожидания, не стало и лучше. За дело взялась Фатима, но пока и лучшей на много дней пути и много кланов врачевательнице удалось добиться немногого.

Неширокая тропка, что вела к медоносным угодьям, свернула вправо и растворилась в сумраке. Джейана осталась одна на крохотной полянке перед