Возможно, он и в самом деле забыл, каково жить в цивилизованном обществе? Где цена поражения – унижение, а не смерть, где под защитой жизнь даже последнего бродяги? Возможно, он и в самом деле провел слишком много времени в жестоком мире ничейных земель…

Он заставил себя расслабиться. Ххаш. Пора привыкать, что он уже не самый сильный волк в стае и что даже женщина может безнаказанно дать ему по морде. Ну, по крайней мере, не придется хоронить еще одного старого друга.

А ведь признайся, сказал он себе, что Карина-атара права. Ты взбеленился на Фуанну вовсе не из-за недостойного поведения. Панике на поле боя может поддаться каждый, особенно когда обстановка вдруг меняется катастрофически. Да, от опытного бойца потери самоконтроля можно ожидать в меньшей мере, чем от новобранца, но полностью не застрахован никто. Нет, дело не в бегстве. Ты ручался за него перед паладарами, ты сам отправил его на задание – и воспринял случившееся как собственный провал. Не на Фуанну ты злился, а на себя, на капитане ты лишь срывал злость. Непрофессионализм? Нет, просто глупость. Как бы то ни было, нужно довести до общего сведения, что Фуанна неприкосновенен, и любой, кто попытается с ним связаться, сожрет собственные уши. И самому капитану нужно вбить в голову, что последний разговор нужно забыть и тихо ждать решения паладаров. Тоже потеря лица, особенно после сцены с пистолетом при свидетеле, но все лучше, чем снова вызвать гнев ректора.

Он рывком встал и покрутил головой, разминая шею. Помимо патрулей есть и другая головная боль: АОХ. Боевики Армии освобождения, сбежавшие после неудачной операции захвата, словно провалились сквозь землю. Боэй потеряли их след в старой, но все еще вонючей канализации, а в рабочие казармы они не вернулись. Толку-то, что теперь точно известны их имена и лица. Если у них нашлась возможность контрабандой доставить оружие, прокравшись по морю мимо бдительных боэй, то есть возможность и эвакуироваться. Или спрятаться – из-за отосланных дронов тотальное прочесывание местности пришлось отменить. Из безопасной территории Хёнкон внезапно снова превратился в место, где угроза таится в каждом леске Колуна и Ланты, за каждой скалой Подды и Сюаня, в каждой бухточке многочисленных островов.

И Хрустальный перевал снова открыт. Случившаяся катастрофа удержит Ценгань и Кайнань от грызни за Хёнкон в ближайшее время, но когда они оправятся, даже паладаров не испугаются. Остается надеяться, что трем с половиной сотням людей-полицейских, из которых триста набраны лишь недавно и еще не прошли проверку в деле, при поддержке жалких пары десятков боэй удастся обеспечить порядок на территории в тысячи квадратных цул. Три дня. Генерал Саматта пообещал, что через три дня появятся новые дроны. Только бы продержаться…

Как хорошо, что на всем Хёнконе пока что лишь три ребенка – при условии, что выживет прибывшая сегодня девочка. По крайней мере, не приходится беспокоиться, что неугомонная молодежь влезет куда-нибудь на мины.

Не приходится, вот как? С учетом, во что уже успели вляпаться Кирис Сэйторий и Фуоко Винтаре? Нет, рано радоваться. Похоже, от парочки эйлахо мороки выйдет больше, чем от сотни нормальных подростков. Неужто они и в самом деле вдвоем сумели отогнать кольчона? Хорошо, что сейчас за ними приглядывают парсы…

Хватит скулить и грызть себя, придурок. Получил по морде? Справедливо? Все, утрись и соберись. У тебя есть люди, ломящиеся от оружия и патронов арсеналы и средства наблюдения – неизмеримо больше, чем еще полгода назад. Вот и продемонстрируй, что не зря носишь большие круги в петлицах давно не существующего государства. Адмирал нащупал на груди маленький амулет: небольшая латунная снежинка с симметричными лучами. О великая шестирукая Таребоха, воплощенная ярость войны, вырывающая сердца врагам и одаряющая воинов доблестью! Яви свою милость последователям! Твое пылающее пламя живет в моей груди, и я намерен исполнить долг до конца. Мне нужно лишь немного везения – а все остальное у меня есть.

– Что? – устало спросил Народный Председатель у замигавшего лампочкой интеркома, не отрывая взгляда от сводки. Несмотря на выпитый недавно аспирин, голова раскалывалась от боли.

Сон. Четыре часа сна. Или пять. А еще лучше – шесть. Вчера он встал в полшестого, полагая, что ждет его обычный рабочий день. Скука работы с документами, еще большая на рутинных заседаниях и совещаниях, посетители и просители большого и малого ранга – до самого вечера все действительно шло заведенным порядком. Вечером он отпустил домой дневных секретарей и референтов, отменил встречи, которые не успел провести, и уже предвкушал вечер в одиночестве, у уютного пылающего камина в загородной резиденции, с бокалом-другим вина и кайтарским боевиком на экране телевизора. В конце концов, даже правители имеют право расслабиться. Не могут же они думать об интересах народа бесконечно?

Скажи ему кто накануне, что огромная могущественная страна способна всего за двадцать минут превратиться в помесь бардака с сумасшедшим домом, он бы даже не засмеялся. Властная вертикаль наместников, ССБ и департаменты охраны, дублированные и триплированные линии правительственной связи, поддержанные дизель-генераторами и способные пережить любую войну, армия, полиция – все рухнуло практически моментально. Когда Асталану внезапно окутал непроницаемый туман, и в кабинетах и залах Белокаменных палат вдруг сгустились грязно-серые сумерки из-за отключившегося электричества, никто не пришел на помощь. Кошмарные минуты, когда Народный Председатель метался по коридорам, повсюду замечая только лица с выражением панического ужаса, не прошли для самочувствия даром. Молчаливые телефоны и интеркомы, недействующие выключатели, гнетущая тишина (вентиляция отключилась вместе с остальной техникой), сыплющиеся с одежды искры статического электричества, валяющиеся на полу и рабочих столах тела – то ли мертвые, то ли бессознательные – и голоса, голоса, голоса, придушенные и визгливые, срывающиеся и басистые, но одинаково лишенные смысла. И страшная головная боль, не подвластная никаким средствам из персональной аптечки, от которой мутится в глазах и хочется упасть и сдохнуть на месте.

Вот и полагайся после такого на ближайшее окружение. Кто там уверял, что хаос, случившийся после Удара, не повторится никогда?

А еще господин Пташек Михаил Викторович испытывал невыносимое, непреодолимое отвращение к себе. Воспоминания, как в конце концов он забился в свой кабинет, заперся изнутри на ключ и полтора часа не отвечал на настойчивые стуки в дверь, заставляли его стонать сквозь стиснутые зубы. Да, в конце концов он все-таки взял себя в руки, вышел к людям – в кабинетах как раз загорелось тусклое аварийное освещение – и даже принялся отдавать приказы, смысла которых сейчас вспомнить не мог, хоть убей. Но воспоминания о страшной прострации, охватившей его в критический момент, вероятно, не отвяжутся и на смертном одре. Да что там смертный одр! Очень много желающих напомнить о случившемся найдется еще до конца кризиса. И, возможно, его поведение уже сместило тонкий политический баланс настолько, что в ближайшие полгода-год у Ставрии появится новый Народный Председатель.