В нем была напечатана статья Нильса Бора и Джона Уилера «Механизм деления ядер». Курчатов показал место, где авторы вычисляли время жизни урана. Они получили для полураспада при спонтанном делении десять в двадцать второй степени лет, ровно в миллион раз больше, чем вытекало из сегодняшних наблюдений двух физиков.

— А теперь посмотрим экспериментальную проверку теории. — Курчатов развернул второй журнал.

Американский физик Либби сообщал, что пытался определить спонтанное деление урана, но не обнаружил даже намека на него.

— Но у Либби камера раз в тридцать менее чувствительна, чем наша, — начал спорить Флеров. — Там, где мы слышим шесть щелчков в час, он должен был бы получить один щелчок в шесть часов. Он просто не заметил их!

Петржак с удивлением сказал:

— Не понимаю, Игорь Васильевич. Вы вроде и не одобряете нашего эксперимента.

— Нет, — с волнением сказал Курчатов. — Всемерно одобряю! Считаю, что надо вам все прочие исследования отложить и заняться только этим. Такая удача, как у вас сегодня, даже счастливым экспериментаторам выпадает раз в жизни!

Порой им казалось, что руководитель придумывает всё новые проверки, чтобы отложить публикацию. Вечером, получив задание, они приступали к работе — успешно снималось очередное возражение Курчатова. Утром Курчатов выдвигал новое возражение, он придумывал его ночью, тюка они экспериментировали. Он лукаво посмеивался, его не трогали огорченные взгляды и нахмуренные лица. Он выглядел спокойным, словно речь шла не о важном открытии, а об уточнении второстепенных констант. Лишь изредка он позволял себе показать, что волнение и ему не чуждо. И тогда вдруг звонил в середине ночи и сообщал, что пришла в голову еще одна мысль. Вот поставьте такие-то измерения, утром я посмотрю.

А когда все мыслимые возражения были опровергнуты и оставалось только одно объяснение — самопроизвольный распад ядер урана, Курчатов неожиданно снова усложнил исследование.

— Вы победители! — объявил он. — Спонтанный распад урана вами открыт. Но, между прочим, и победителей судят. Критикуют не победу, а средства, какими ее достигли. Историки непременно укажут, что либо победители дали врагу унести ноги и собрать новое войско, либо собственные потери велики, — в общем, что-нибудь найдут. Так вот — не нравится мне ваша камера. Маловата чувствительность.

Оба физика удивленно переглянулись. Их камера не нравится? Чувствительность, в тридцать раз превышающая обычную, маловата? Курчатов повторил — да, чувствительность недостаточна. Вот если бы повысить ее не в тридцать, а в двести раз, тогда спонтанное деление заговорило бы о себе гораздо убедительней. Итак, получайте новое задание: сконструировать камеру помощней — и повторить с ней всю серию экспериментов. Действуйте. Физкультпривет!

«Озадаченные» физики были и вправду озадачены. Оставшись одни, они долго молчали. Петржак пробормотал, что он и не мыслит себе, как вместо пятнадцати пластин взять сотню. Флеров безнадежно возразил, что выход один: увеличить размер пластин. Он прикинул объем новой камеры. Она получалась в чемодан. На большие листки нанести от руки равномерный слой невозможно, а слой неравномерный при любом покачивании листочка грозил замыканием.

— Придется вспомнить, как мы грунтовали фарфоровые вазы, — сказал со вздохом Петржак. — На заводе вазу вращают на станке, а кистью водят по вращающейся поверхности, равномерность обеспечивается. Внедрим заводскую механизацию и здесь.

Флеров после ночной работы задержался в Физтехе — узнать, что у Тани с урановыми кубиками. К нему подощел Панасюк. Он только что возвратился из армии после окончания действий на Карельском перешейке.

— Юра, ты же обещался взять меня к себе, — напомнил он с обидой. — У вас с Костей в это время состоялось открытие. А мне опять возиться на подсобках? Старший на побегушках…

— Пойдем к Курчатову.

Курчатов удивленно поднял брови при виде входящего Флерова. Уже отдохнул? Что-то маловато поспал! Так какой будет камера?

Флеров, позабыв о товарище, стал набрасывать чертежик новой камеры. Курчатову понравилось, что увеличивают площади, а не количество пластин. И прежняя камера отличалась высокой чувствительностью, а новую иначе, как уникальной, и не назвать.

— Поставьте в моем кабинете. Ночью я не помешаю вам работать. — Он показал глазами на скромно стоявшего в стороне Панасюка. — Собираетесь моего тезку выпрашивать? А он хочет идти к вам в помощники?

Панасюк сделал шаг вперед:

— Он хочет, Игорь Васильевич. То есть — я хочу!..

Курчатов, посмеиваясь, переводил взгляд с одного на другого. Флеров был такого склада, что, чем бы ни увлекался, немедленно старался и друзей увлечь своей работой. Он еще студентом усердно ходатайствовал о привлечении в ядерную лабораторию Панасюка, как, впрочем, и многих других приятелей. Панасюк откликнулся на призыв горячо. И, появившись в ядерной лаборатории, с рвением за все брался. Он был честолюбив, этот высокий сухощавый парень с резко очерченными скулами, с постоянно возбужденным лицом, с нетерпеливой речью. Уловив свободную минутку, он всегда доставал блокнот величиной с тетрадь и заносил туда все, что делал. Среди молодых физиков, щедрых на мысли, быстрых на работу, но скуповатых на записи, Панасюк выделялся истовой систематичностью. Курчатов сказал: