Потом было еще празднество, песни и пляски, прощальные бои; по обычаю, получившие Знак не участвовали в них— едва приняв на тело свой отныне вечный символ, они давали нерушимую клятву не поднимать друг на друга даже тупого учебного оружия.

Школа шумела всю ночь, всю теплую осеннюю южную ночь, и затихла лишь к утру…

А едва отзвенел обеденный колокол, как все — и ученики и наставники — вновь высыпали во двор. Там стояли восемь получивших вчера. Знаки — уже в походной одежде, с котомками за плечами: а еще каждый, прошедший Школу, уносил с собой любимый клинок.

Теперь уже не звучало ни прощальных слов, ни музыки — все было сказано, спето и сыграно вчера. Молодые воины спали сколько хотели после веселой прошедшей ночи, а поднявшись и приведя себя в порядок, собрались во дворе. Настало время уходить.

Молча, лишь склонив в прощальном поклоне головы, восемь юношей медленно прошли за ворота. Дружно остановились и оглянулись — и ворота тотчас захлопнулись за ними. Пора ученичества кончилась.

Ни один глаз не следил за ними из бойниц крепости, никто не вышел проводить их до поворота; напротив, за покинутыми ими стенами рога заиграли до боли знакомый сигнал к началу послеобеденных занятий.

Стараясь не смотреть друг на друга, юноши переминались с ноги на ногу, словно ожидая чего-то, хотя сами прекрасно знали, что вся Школа уже занялась повседневными делами и притворяется, будто ей больше нет никакого дела до вышедших из ее стен. Конечно, в спальнях еще долго не стихнут разговоры об этом дне, о полученных выпускниками Знаках — но дороги назад уже не было.

Ну, что здесь стоять-то, пошли, что ли, а то все сапоги тут простоим,

— решился нарушить тишину Грон.

И словно порвалась невидимая цепь, накрепко еще привязывавшая Носящих Знак к заветным воротам; не сговариваясь, они разом повернулись спинами к крепостным стенам и зашагали по узкой полузаросшей дороге.

Шагали молча — слова казались сейчас неуместными. Так получилось, что никто из молодых воинов не был связан особо крепкими дружескими узами с остальными; и. потому никто не дерзают нарушить тишину.

Так, в траурном молчании, точно на похоронах, они прошагали весь недлинный путь до крошечного приморского городка, откуда расходилось несколько торных дорог. Наступило время прощаться и им.

По обычаю, остановились на заветном перекрестке, где из года в год расставались прошедшие Школу молодые воины. Ветер поднимал едкую желтоватую пыль, она мешала говорить, и от нее — ясно дело! — очень сильно слезились глаза…

Кто куда, братья? — медленно проговорил Стамп. Он, похоже, тяжелее всех переживал расставание со Школой и сотоварищами. Друзей у него не было, однако он приятельствовал, считай, со всеми — умение, которым из всех восьми отличался лишь он один.

Домой, конечно же, — застенчиво улыбнулся Фалдан. — Мама, отец, сестры заждались…

И я, и я тоже, — перебивая друг друга, выпалили Мерлин и Таран.

А я погуляю по белу свету, — беззаботно махнул рукой Стамп. — Рано мне под материнский подол…

Так пошли, со мной к морю, в Беттор. — Саваж деловито разливают прощальный рог. — Командир Эрандо готовит дальний поход в Южный Хьервард, хорошо бы попасть к нему под начало, он отменный капитан и воин.

Тигран отмолчался, и его не стали трогать. Переживает человек, ясное дело — так надеялся на Первый Знак.

Я к отцу, на перевал, туда, за Неллас. — Грон сдул со лба непослушную прядь. — Говорят, там опять жарко, варвары, похоже, оправились… Ну а ты Трогвар, чего молчишь?

Я пойду в столицу, — отчеканил Крылатый Пес. — К Владычице.

Все переглянулись. В Школе знали, что Трогвар сирота и что ему некуда податься, — но что делать в Дайре?

Зачем? — удивился Саваж. — Ковры богатым матронам выколачивать? Там же и меча-то как следует не обновить! А на службу просто так не возьмут. Идем с нами, Эрандо возьмет, вернемся и со славой, и с золотишком — тогда я и сам в Дайре наведаюсь!

Трогвар упрямо нагнул голову, и его тотчас оставили в покое — этот непреклонный вид был слишком хорошо знаком остальным. Коль упрется, то уже ничем не сдвинешь… Трогвар сумел напоследок удивить своих былых товарищей. Никто и никогда из Школы Меча не осмеливался предложить свою службу Владычице или прежним королям, не совершив сперва какого-нибудь достойного деяния. Сперва отличись, добейся славы — и уж потом клади свой меч на ступени Халланского трона!

И как мог Трогвар объяснить остальным, что две страсти в равной степени владеют им — отыскать тропку к Перворожденным и служить Владычице. Не барону или командору, годами дожидаясь случая показать себя (ведь не так-то просто отличиться воину в дни мира!), а Ей, и только Ей. Потому что он любит Ее превыше самого себя, потому что единственная цель, достойная мужчины, — быть полезным Ей, а высшее счастье — умереть, защищая Ее! Но об этом он молчал. Молодые воины простились, кладя правые руки на плечи друг другу. При этом все старательно отводили глаза, и лишь Тигран долгим и открытым взглядом посмотрела лицо Трогвару, словно отыскивая некий ответ на невысказанный вслух вопрос; однако брат Арьяты не понял его, и они простились, как и остальные, молча.