Я стоял на холме в Мохенджо-Даро в долине Инда, на северо-западе Индии, а вокруг себя видел дома и улицы этого древнего города, существовавшего, как говорят, более пяти тысяч лет назад; причем уже тогда это была древняя и высокоразвитая цивилизация. «Цивилизация долины Инда,— пишет профессор Чайлд,— это весьма совершенное приспособление человеческой жизни к особенностям окружающей среды, которое могло возникнуть лишь в результате долгих лет терпеливых усилий. И эта цивилизация сохранилась. Она носит уже специфически индийский характер и составляет основу современной индийской культуры». Трудно себе представить, чтобы какая-нибудь культура или цивилизация могла просуществовать в течение пятп, шести или даже больше тысячелетий, и не в статичиом, неизменном виде, ибо Индия непрерывно изменялась и прогрессировала. Она вступала в тесное соприкосновение с персами, египтянами, греками, китайцами, арабами, народами Средней Азии и Средиземноморья. Но, несмотря на то, что она оказывала влияние на них и, в свою очередь, испытывала на себе их влияние, ее культурная основа оказалась достаточно прочной, чтобы сохраниться. В чем был секрет этой силы? Где был ее источник?

Я прочел историю Индии, а также часть произведений ее необычайно богатой древней литературы, и на меня произвели огромное впечатление заключенные в них сила мысли, ясность языка и богатство ума. Я странствовал по Индии вместе с великими путешественниками из Китая и Средней Азии, которые побывали здесь в далеком прошлом и оставили описания своих путешествий. Я думал о том, что сделано было Индией в Ангкоре, Боробудуре и многих других местах. Я бродил по Гималаям, которые тесно связаны с древними мифами и легендами и оказали такое большое влияние на наше мышление и литературу. Моя любовь к горам и родство с Кашмиром с особой силой влекли меня к ним, и я видел там не только жизнь, силу и красоту настоящего, но и сохраненное до нас историей очарование прошедших веков. Меня привлекали к себе могучие реки Индии, текущие с высоты этого великого горного массива в наши долины. Они напоминали мне о бесчисленных событиях пашей истории. Инд или Синдху, по имени которого наша страна стала называться Индией или Хиндустаном и через который па протяжении тысячелетий двигались народы и племена, караваны и армии; Брахмапутра, лежащая несколько в стороне от главного исторического потока, но живущая в древних преданиях; она пробивает себе путь в Индию через глубокие ущелья, прорезанные в самом сердце северо-восточных гор, и далее течет спокойно, делая плавный поворот между горой и лесистой равниной; Джамна, с которой связано столько легенд, положенных в основу танцев, забав и игр; и, наконец, Ганг, первая из рек Индии, пленившая сердце Индии и с незапамятных времен притягивавшая на свои берега бессчетные миллионы людей. История Ганга, от его истоков до места впадения его в море, с древних времен до сегодняшнего дня,— это история индийской цивилизации и культуры, возвышения и падения империй, история великих и гордых городов, дерзаний человека и исканий разума, которыми были так поглощены мыслители Индии, история богатства и полноты жизни и история отказа и отречения от нее, история взлетов и падений, развития и упадка, жизни и смерти.

Я познакомился со старыми памятниками, руинами, древней скульптурой и фресками в Аджанте, Эллоре, пещерах Эле-фанты и других местах; я видел также прекрасные сооружения более поздней эпохи в Агре и в Дели, где каждый камень рассказывает историю прошлого Индии.

В моем: родном городе Аллахабаде и в Хардваре я часто отправлялся на празднества омовения Кумбх мела4, наблюдая за тем, как сотни тысяч людей приходят, чтобы совершить омовение в Ганге, подобно тому, как сюда приходили со всех концов Индии на протяжении тысячелетий их предки. Я вспоминал описания этих празднеств, оставленные китайскими паломниками и другими путешественниками,— описания, имеющие 1300-летнюю давность, причем }же тогда эти мела были древними и происхождение их терялось в седой старине. Какая могучая вера, спрашивал я себя, влекла наш народ на протяжении многих поколений к этой знаменитой индийской реке?

Эти мои странствования и поездки и та основа, которую мне дало чтение, позволили мне глубже проникнуть в прошлое. К несколько бесцветному интеллектуальному пониманию добавлялось эмоциональное восприятие, так что образ Индии, который я создал в своем воображении, стал постепенно приобретать черты реальности, и страна моих предков предстала передо мной населенной живыми существами, которые смеялись и плакали, любили и страдали. Среди них были люди, повидимому, знавшие жизнь и понимавшие ее. Их мудрость и помогла им создать тот фундамент, который обеспечил Индии устойчивость культуры, сохранившейся на протяжении многих тысячелетий. Сотни живых картин прошлого теснились в моем воображении, и они тотчас же вставали передо мной, как только я посещал какое-либо место, с которым они были связаны. В Сарнатхе, близ Бенареса, я почти видел перед собой Будду, произносящего свою первую проповедь, и некоторые из его слов доносились до меня, как эхо, из глубины двадцати пяти веков. Каменные колонны времен Ашоки с их надписями говорили со мной на своем величавом языке, рассказывая о человеке, который, будучи правителем, превосходил своим величием всех королей и императоров. В Фатхпур-Сикри восседал Акбар, который, позабыв о своей империи, беседовал и спорил с учеными богословами — представителями самых различных религий, горя желанием узнать что-нибудь новое и найти разрешение вечной загадки человека.

Так передо мною медленно развертывалась панорама истории Индии с ее взлетами и падениями, ее победами и поражениями. Я видел нечто исключительное в том, что на протяжении пятитысячелетней истории вторжений и переворотов Индия сохранила непрерывную культурную традицию—традицию, широко распространенную среди масс и оказавшую на них огромное влияние. Только Китай знает такую же непрерывность традиций и культуры. И эта панорама прошлого постепенно свелась к жалкому настоящему, когда Индия, несмотря на все ее былое величие и устойчивость, стала порабощенной страной, придатком Англии, а во всем мире свирепствует ужасная опустошительная война, ожесточающая человечество. Но знакомство с этим пятитысячелетним прошлым открыло мне новые перспективы, и бремя настоящего казалось уже не этаким тяжелым. Сто восемьдесят лет английского владычества в Индии были лишь одним из печальных эпизодов в ее долгой истории; она сумеет вновь обрести себя, дописывается уже последняя страница этой главы. Мир также переживет ужасы сегодняшнего дня и снова утвердится на новом фундаменте.

НАЦИОНАЛИЗМ И ИНТЕРНАЦИОНАЛИЗМ

Мое отношение к Индии часто, таким образом, было эмоциональным, обусловленным и ограниченным многими обстоятельствами. Оно проявлялось в форме национализма.

У многих людей отсутствуют подобные обусловливающие и ограничивающие факторы. Но в современной Индии национализм был и остается неизбежным; он представляет собой естественное и здоровое явление. Первейшим и основным стремлением для всякой порабощенной страны должно быть стремление к национальному освобождению. Это было вдвойне справедливо в отношении Индии с ее острым ощущением своей индивидуальности и своего прошлого наследия.

События последнего времени во всем мире показали, что мнение, будто бы национализм исчезает под натиском интернационализма и пролетарских движений, неправильно. Он по-прежнему остается одним из самых могучих стимулов, движущих народом, с ним связаны чувства, традиции народа, сознание общности условий существования и жизненных целей. В то время как прослойка буржуазной интеллигенции постепенно отходила от национализма или думала, что отходит, рабочие и пролетарские движения, сознательно опирающиеся на принципы интернационализма, все больше склонялись к национализму. Война втянула всех, повсюду в сети национализма. Это знаменательное возрождение национализма или, вернее, навое открытие его и признание его жизненно важного значения вызвали к жизни новые проблемы, а старым проблемам придали новые черты и формы.

Отбросить или упразднить старые установившиеся традиции не так-то легко. В критические моменты опи оживают, овладевая умами людей, и, как мы видели, нередко имеют место сознательные попытки использовать эти традиции с целыо вдохновить народ на максимальные усилия и жертвы. В значительной мере приходится считаться с существующими традициями, видоизменяя и приспосабливая их к новым условиям и новому образу мыслей; в то же самое время нужно создавать и новые традиции. Принцип национализма имеет глубокие и прочные корни; он не является чем-то отжившим, не имеющим значения для будущего. Однако наряду с ним возникли другие принципы, более прочно опирающиеся на неопровержимые факты сегодняшнего дня,— принцип интернационализма и пролетарский принцип, и если мы хотим достигнуть равновесия в мире и ослабить раздирающие его конфликты, мы должны стремиться к какому-то сочетанию этих принципов. Необходимо признать постоянную притягательность национализма для человеческого духа и нужно поддерживать его, однако его размах должен быть ограничен более узкой сферой.