Шрифт:
Отец подмигнул бабушке:
— Хорошо. Пусть сегодня они поплавают в ванне, а завтра я выпущу их в море. Надо им на дорожку покрошить хлеба, чтобы не проголодались. — Сказав так, он вышел из ванной.
Метек схватил бабушку за руку:
— А что стало с Иисусом?
Бабушка опять рассказала внуку то, что рассказывала много раз:
— Иисуса убили евреи. Плохие люди, они били его и забрали у него одежду.
— И попали за это в ад? — спросил Метек.
— Попали, внучек, попали, — сказала бабушка мальчику. И улыбнулась.
МОЯ ДОЧЕНЬКА
(перевод К. Старосельской)
I
Лампа на столе. Круг света в темной комнате. Девочка читает вполголоса текст из открытой книги, неразборчиво что-то повторяет; рот заслонен ладошками.
На диване лежит, сплетя руки за головой, мужчина. Открывает глаза, смотрит на девочку, на ее худенькие плечи, на прядки волос, по которым проплывает волна света, прислушивается к невнятным словам. Часы бьют двенадцать. С последним ударом тишина в комнате как будто сгущается.
Девочка кладет руки на книгу. Закрывает ладонью текст. Читает по памяти:
Перенеси пока хоть дух мой благосклонно К лесам задумчивым, к родным лугам зеленым, Над синим Неманом раскинутым по склонам: К пшенице яровой, на золото похожей, К полям, расцвеченным серебряною рожью, Где желтый курий слеп цветет в гречихе белой И клевер покраснел, как юноша несмелый; Все опоясано межою, лишь местами В ней груши вкраплены, с поникшими листами. Среди таких полей, на берегу потока, В густом березняке, на горке невысокой…— Не курий слеп, Мируся, а курослеп.
— Что?
— Я говорю: курослеп…
— А я как прочла?
— Курий слеп.
Девочка оборачивается:
— Курий слеп.
— Ты пятнадцать минут твердишь «курий слеп», меня уже зло берет.
— Курий слеп… курий слеп…
— Ты ошибаешься, потому что не знаешь, что такое курослеп. Повторяешь, не думая.
— А ты знаешь?
— Знаю.
— Рассказывай! Спорим, что не знаешь?
— Курий слеп — это луговое растение…
Девочка смеется, подходит к дивану, присаживается рядом на корточки.
— Ты сам сказал «курий слеп». Я слушаю, слушаю…
— …невысокое растение с желтыми цветами, у него много разновидностей, курослеп — это лютик едкий, еще он называется куриной слепотой…
— Значит, этот куро… слеп желтый?
— Желтый.
— Желтый, как солнце, да? Куры глядят на него и слепнут? Ой, я сейчас умру от смеха! — Девочка обнимает отца. — Ты, наверно, прочитал это час назад в энциклопедии, чтобы меня пристыдить… А клевер покраснел, как юноша несмелый? Ну как мог поэт…
— Поэту все можно. Впрочем…
— Если уж ты такой умный, скажи…
— Я не «такой» умный. Это вам, молодым, все едино: овес, рожь, рис, пшеница, яровые, озимые, сосна, пихта, ель… хорошо хоть можете отличить корову от лошади.
Девочка закрывает отцу ладонью рот.
— Если уж ты такой умный, скажи мне, как можно перенести дух? Не знаешь? Никто не знает! Мы отправили к классной руководительнице делегацию, попросили объяснить, а она взяла и всех выгнала. Даже пригрозила снизить оценку по поведению, чтоб не приставали с глупыми шутками. Ну сам посуди: откуда бедным детям такое знать? У меня и другие вопросы есть… Мы же слепые, как эти куры…
II
Дом, в котором мы жили десять лет назад, был построен перед войной. Серый доходный дом. Рядом прачечная, из трубы которой валил едкий, густой, как чернила, дым. Напротив были садовые участки, сейчас там стройплощадка: на ней возводят большое современное административное здание.
Дом был заселен от подвала до чердака, но соседи, хоть и знали друг друга в лицо, почти не общались. Кланялись при встрече, только и всего. Даже с праздниками и с Новым годом друг друга не поздравляли.
Но если обитатели всех этажей, с первого до последнего, обменивались поклонами, а случалось, и улыбками или парой слов, с жильцами подвала вообще никто не разговаривал. Там жила вдова с двумя дочерьми. Что происходило в этом подвале, от которого нашу семью отделял только пол?
Насколько я себе представлял, это был настоящий притон, не слишком замаскированный публичный дом. Нет, не публичный дом — просто частный «бордель», как говорили во времена моей молодости. Голоса, доносившиеся до нас из того мира, днем приглушенные и неразборчивые, по ночам приобретали необычайную четкость. И хотя мы делали вид, будто звуки снизу до нас не доходят, они таки доходили. Иногда это было хоровое пение, иногда смех и крики, а порой страшный звериный рев. Но соседи прикидывались, будто ничего не замечают. Разделенные только стенами и потолками, жили как на разбросанных по морю островах. Ничего или почти ничего друг о друге не зная. Лучше осведомленные о том, что происходит в Африке, Америке, в Берлине или на Кубе, чем о том, что творится за стенкой.