– Я прикажу вас всех ВЫПОРОТЬ!

– Он сейчас вырвется, ваша милость!

Хриплый лай охотничьей собаки сопровождался грохотом упавшего стола, который скреб по полу всеми четырьмя ногами, потому что привязанный к нему пес увлек его за собой.

– Место! Место, я сказал! Место, Фердинанд!

Внезапно наступила тишина. Хотя вой собак не смолкал, его почему-то никто больше не слышал. Даже извержение вулкана показалось бы молчанием из-за старания услышать голос судьи, который бормотал: «Э… имя… Его так уже звали, когда…»

Обе собаки с веревками на шеях выскочили наружу. Какой-то солдат побежал за ними, прыгнул вперед согнувшись, чтобы поймать одну из веревок, но промахнулся и полетел вниз по лестнице, грохоча нагрудным панцирем. Собаки стремительно пронеслись мимо зевак и выскочили на площадь.

Одно из окон зала судебного заседания взорвалось. Осколки, части оконного переплета и витража повисли в воздухе, а между ними возникла громоздкая черная тень. Затем все с треском рухнуло на стоящих внизу зевак; Фердинанд, охотничья собака судьи, освободившись от стола, приземлился на все четыре лапы и бешеными скачками понесся за двумя другими собаками. Он настиг первую и швырнул ее на землю, широко раскрыв пасть. Собака поменьше перевернулась на спину и завыла.

Уже в следующее мгновение животные визжали от счастья и восторга; задняя часть Фердинанда отрывисто двигалась, слюна слетала с его губ, а его партнерша, не в силах противостоять такому натиску, елозила по мостовой, запрокидывая морду и воя от удовольствия.

Вторая сука ползала по земле рядом с совокупляющейся парочкой, визжа и высоко задрав свой зад…

В зале судебного заседания последняя оставшаяся стоять алебарда упала и вызвала крик боли.

Собаки спаривались что есть силы.

– Ты только глянь на эту лентяйку, – восхищенно произнес владелец второй суки.

– Щенки тоже принадлежат «Хлесль и Лангенфель», – заметил владелец первой суки и сплюнул.

Адам Августин и Вацлав фон Лангенфель поднялись по лестнице и прошли мимо упавшего часового. Глаза у того округлились от изумления.

– Это все весна, – объяснил ему Вацлав. – И у сук сейчас течка.

– Мы просим разрешения войти, – заявил Адам Августин. – Судебные разбирательства открыты для общественности.

Если и существует нечто вроде образца хаоса, то его можно было обнаружить в зале судебного заседания. Только к полудню удалось частично привести зал в порядок. Никто не говорил больше о том, что зрителям, которые хлынули внутрь, как будто там бесплатно разливали вино, нельзя войти. Никто даже не заикнулся, что собака может выступать в роли символа общественности и тем самым заменять людей. Между тем символа общественности и его подруг уже и след простыл. Некоторые одаренные богатым воображением зрители, присутствовавшие здесь с самого начала, представляли себе, что все еще слышат счастливый визг, уносившийся все дальше и дальше, в самых разных частях Праги.

Так как вынесение приговора ожидалось сегодня, в зал судебного заседания привели и Андрея, и Агнесс, которая ночью вынуждена была воспользоваться гостеприимством тюрьмы (несомненно, по наущению Себастьяна). Они находились во внутренней части здания в окружении охранников, в то время как на втором этаже поспешно восстанавливали честь и достоинство суда. Вацлав не стал подходить к ним. Он и Адам Августин скромно стояли в зале, во втором ряду, и ждали начала слушаний. Сердце Вацлава тяжело стучало. Возможность проникнуть сюда благодаря придуманной им проделке с собаками доставила юноше определенную радость. Теперь, когда он уже ничего не мог поделать и ему оставалось лишь ждать и надеяться, что удача от них не отвернется, радость постепенно сменилась опасением за будущее его близких.

Охранники оттеснили зрителей в заднюю часть зала. Вошли судебные заседатели, за ними – судья, судебный пристав и писарь. Шепот в зале стих. Себастьян и Вилем Влах были следующими; после них прибыл королевский наместник. У писаря появилась новая чернильница, у наместника – новая одежда и шишка на лбу. Лицо Вилема Влаха было так же невыразительно, как и всегда, лицо Себастьяна, напротив, позеленело от злости и беспокойства. Наконец, солдаты Штернберга ввели подсудимых.

Как правило, подсудимых встречали свистом, мяуканьем и шиканьем, и умный судья, желавший, чтобы в зале во время судебного разбирательства царила тишина, терпеливо ожидал, пока этот гвалт стихнет сам по себе. Однако Андрей и Агнесс были встречены молчанием, которое казалось глубже, чем в церкви. Агнесс осмотрелась, встретилась глазами с Вацлавом, увидела главного бухгалтера и насторожилась, но затем кивнула им. Вацлав ожидал, что ночь, проведенная в тюрьме, состарит ее, но получилось наоборот: она выглядела моложе, чем прежде. Он решил, что ярость, которую должна была чувствовать Агнесс, придала ей новых сил. Отец его, напротив, казался осунувшимся и усталым. Вацлав плотнее сжал губы. Андрей криво улыбнулся ему. Вацлав слышал, как рядом с ним вздыхает главный бухгалтер. Внезапно юноша спросил себя, как он вообще мог заявить отцу, что сомневается в его искренности. Краска стыда залила ему щеки, и страх перед тем, каким образом могут закончиться эти слушания, увеличился. Если суд признает подсудимых виновными в государственной измене, их ждет жестокая казнь. Вацлав начал дрожать и почувствовал, что не в состоянии ответить на испытующий взгляд Адама Августина.

– Именем клятвы, которой вы клялись его величеству императору Священной Римской империи и нашему всемилостивейшему господину королю Фердинанду… – начал судья. Откуда-то из рядов зрителей при упоминании имени Фердинанда донесся вполне прилично сымитированный собачий визг. Судья замолчал и некоторое время пристально смотрел в толпу. – Я спрашиваю, был ли этот суд созван в соответствии с правилами?

– Хорошо, – ответил один из судебных заседателей.

Судья снова окинул собравшихся взглядом.