Кардинал твердо посмотрел на него в ответ. Это было все, что он мог сделать.

– О господи, – прошептал управляющий замком. – О господи!

Он развернулся на каблуках и выбежал наружу, унося с собой пачку бумаги. Солдаты не знали, что им теперь делать, и после небольшого замешательства побежали за ним. Одно безумное мгновение казалось, что заключенный кардинал может просто выйти в двери, но тут один из охранников вернулся и снова занял пост у выхода, широко расставив ноги. Это был баварец; и выглядел он так, как будто хотел пронзить Мельхиора взглядом.

Мельхиор посмотрел на камердинера.

– Дерьмо, – сказал тот.

Незаметно для кардинала Мельхиора Хлесля, а также и для Вольфганга Зелендера, который стоял на коленях в капелле замка и произносил молитву прерывающимся от ненависти и отчаяния голосом, пакет документов в большом зале замка перешел в другие руки.

– Я клянусь, что не знал этого! – заикался управляющий замком.

Человек, которому он отдал пакет, листал документы. Неожиданно он остановился. Его глаза недоверчиво расширились, Он вытащил лист, который его насторожил, – это был запутанный рисунок кардинала Мельхиора, изображавший родословное древо с одним неизвестным. Он зажал его в зубах и стал листать дальше, нашел дату смерти, поискал, как и кардинал запись в списке умерших и не нашел ее. Лицо его исказилось от гнева. Он окинул взглядом управляющего замком.

– Я, естественно, беру ответственность на себя, – заявил управляющий замком и предпринял неудачную попытку стать навытяжку.

Его собеседник вынул зажатый в зубах лист и положил его к другим.

– Никто не должен знать, что я забрал эти документы себе, – произнес он.

– Само собой разумеется, – поддакнул управляющий замком. – Естественно. Не беспокойтесь. Как вам будет угодно, рейхсканцлер Лобкович.

В течение двух дней Александра прошла стадию раздражения, неуверенности, подавленности и страха, а теперь наступил черед ярости. Девушка не понимала, почему Генрих не пришел к ней в их первую ночь здесь, в Пернштейне. Она была уверена, что не ошиблась в своих ощущениях: именно он стоял тогда перед ее дверью. Еще меньше девушка понимала, почему он оставил ее в одиночестве – не попрощавшись, не зайдя к ней, не объяснившись. Она любит этого человека, но непременно заставит его говорить, пусть он только вернется, – в этом Александра была уверена. И он после этого будет готов сквозь землю провалиться! Она уже мысленно поговорила с ним.

И хотя ей удавалось поддерживать в себе гнев на самого дорогого для нее человека, то, что касалось хозяйки замка, обстояло совершенно иначе. Все трапезы, последовавшие за самой первой, мрачной и пугающей, Александра провела в одиночестве – маленькая фигурка в огромном зале, пытающаяся не дать себя запутать и при этом каждый час становящаяся все менее значительной. Никто не запрещал Александре бродить по старому замку, и потому она ходила по совершенно запущенным, пришедшим в упадок коридорам, где на стенах, зараженных плесенью и покрытых паутиной, обнаружила художественные произведения, которые вполне могли бы оказаться и в замке в Градчанах. Похоже, никто не уделял им особого внимания. Картины постепенно приходили в негодность, начинали топорщиться и покрываться пятнами от сырости. Статуи и безделушки задыхались под пыльной паутиной, как деревья в лесу, опутанные вьющимися растениями.

Дважды Александра встречала хозяйку этого тлеющего великолепия. В первый раз она завернула за угол и увидела женщину в белом, которая стояла посреди коридора и равнодушно рассматривала ее. Александре лишь с трудом удалось подавить испуганный крик. Она поздоровалась и получила ответное приветствие, а затем, после долгой паузы, вызванной смущением, пошла дальше. Она спиной чувствовала взгляд зорких зеленых глаз даже после того, как дважды свернула в другой коридор. Во второй раз Александра выглянула в оконный проем в одном из эркеров и поразилась, увидев деревянный мост, ведущий к центральной башне, так близко от себя. Совсем как в день ее прибытия, на нем стояла белая фигура и смотрела в пропасть, а вокруг ее головы развевались длинные волосы, как будто она была Медузой, а волосы – гнездом, в котором извивались змеи. Девушка пристально смотрела на нее, очарованная и в то же время испытывающая отвращение, – до тех пор, пока одинокая фигура внезапно не обернулась. Испугавшись, Александра отшатнулась от окна.

Взгляд этой женщины каждый раз порождал чувство ирреальности, которое с самого начала преследовало Александру. Ей казалось, что в человеке, которого до сих пор видели только как бледно сияющую рядом с рейхсканцлером звезду, скрывается зловещая сила. Александра всегда была убеждена в том, что она Рядом со своим собственным мужем будет чем-то большим, чем просто дополнение к нему, и что ее будут воспринимать так же, как и его, то есть как самостоятельную личность. Здесь же пошла о женщине, рядом с которой любой другой человек казался только декорацией – и то недостаточно заметной на ее фоне.

Александра взобралась вверх по лестнице, которая, если верить ее ощущениям, должна была вести до самых стропил главного здания. Здесь больше не имелось оконных проемов, но, тем не менее, казалось, что откуда-то сверху проникает тусклый свет. Ее туфли оставляли следы на лестничных ступенях. Лестница была из дерева, а в нижней своей части – из камня. Очевидно реконструкция, организованная в попытке сотворить из отталкивающей крепости жилой замок, так и не добралась до этого места. Кроме того, толстый слой пыли на полу свидетельствовал о том, что обитатели Пернштейна ходили сюда редко.