Шрифт:
Кроме старой и темной молитвенной школы, —
И забилась сюда, и делил я во мгле
С ней приют невеселый.
И когда, истомив над строками глаза,
Я тянулся к окошку, на свет из темницы, —
Она никла ко мне, и катилась слеза
На святые страницы.
Тихо плакала, тихо ласкалась ко мне,
Словно пряча крылом от какого-то рока:
«Всех их ветер унес, все в иной стороне,
Я одна... одинока...»
И в беззвучном рыданьи, в упреке без слов,
В этой жгучей слезе от незримого взора
Был последний аккорд скорбной песни веков,
И мольба о пощаде, и страх приговора...
1902
Перевод В. Жаботинского
ПРЕД ЗАКАТОМ
/Перевод В.Жаботинского/
Выйди, стань пред закатом на балкон, у порога,
Обними мои плечи,
Приклони к ним головку, и побудем немного
Без движенья и речи.
И прижмемся, блуждая отуманенным взором
По янтарному своду;
Наши думы взовьются к лучезарным просторам
И дадим им свободу.
И утонет далеко их полет голубиный
И домчится куда то —
К островам золотистым, что горят, как рубины,
В светлом море заката.
То — миры золотые, что в виденьях блистали
Нашим грезящим взглядам;
Из-за них мы на свете чужеземцами стали,
И все дни наши — адом...
И о них, об оазах лучезарного края,
Как о родине милой,
Наше сердце томилось и шептали, мерцая,
Звезды ночи унылой.
И навеки остались мы без друга и брата,
Две фиалки в пустыне,
Два скитальца в погоне за прекрасной утратой
На холодной чужбине.
1902
Перевод В. Жаботинского
ПЕРЕД ЗАКАТОМ
/Перевод М. Цетлина/
На закатное небо посмотри заревое
Через наше оконце.
Обними мою шею, вот, прижмись головою.
Опускается солнце.
Небо — море сиянья. Свет великий струится,
Сплетены мы безмолвно.
Пусть летят наши души, как свободные птицы,
В светозарные волны.
Затеряются в высях, как две быстрых голубки,
Но в пустыне безбрежной
Острова заалеют, — и воздушны, и хрупки,
Души спустятся нежно.
Уж не раз прозревали нетелесным мы взглядом
Те миры без названья,
И от их созерцанья стала жизнь наша — адом,
И удел наш — скитанья.
Словно к светлой отчизне, устремляем мы очи
К ним с великою жаждой.
Не о них ли нам шепчет звезд торжественной ночи
Луч мерцающий каждый?
И на них мы остались, нет ни друга, ни брата,
Два цветка мы в пустыне,
Тщетно ищем, скитаясь, невозвратной утраты
На холодной чужбине.
Перевод М. Цетлина [17]
НАД БОЙНЕЙ
/Перевод В. Жаботинского/
Небеса! Если в вас, в глубине синевы,
Еще жив старый Бог на престоле
И лишь мне он незрим, — то молитесь хоть вы
О моей окровавленной доле! [18]
17
Михаил Осипович Цетлин имел псевдоним Амари.
18
Небеса!…молитесь хоть вы О моей окровавленной доле! – фраза, восходящая к эпизоду из Талмуда (Вавил. Талмуд, трактат « Авода зара», лист 17а), в котором большой грешник Элеазар Бен Дордия просит заступиться за него перед Богом землю и небеса. Аналогичную просьбу, как отмечает мидраш, высказывал и Моисей, не желая умирать, не войдя в Землю Обетованную.
У меня больше нет ни молитвы в груди,
Ни в руках моих сил, ни надежд впереди…
О, доколе, доколе, доколе?
Ищешь горло, палач? На! Свой нож приготовь,
Режь, как пса, и не думай о страхе:
Кто и что я? Сам Бог разрешил мою кровь,
В целом мире я — будто на плахе.
Брызни, кровь моя, лей, заливая поля,
Чтоб осталась навеки, навеки земля,
Как палач, в этой красной рубахе…
Если есть Высший Суд — да свершится тотчас!