Еще один успех, хоть и небольшой, вдвойне окрылил шестнадцатилетнюю Алиенору. Она только и думала, какую бы новую кампанию устроить им с мужем. Но никто больше не создавал коммун в пику королевской воле и не воровал у королевы белых соколов. И деятельная, воинственная и честолюбивая натура юной аквитанки страдала. Правда, в мирное время Алиенора тоже не сидела на месте — под разными предлогами она потихонечку переправляла в Париж своих подруг, южных дворяночек, пажей, менестрелей, костюмеров и художников. Она хотела превратить мрачный дворец Капетингов на острове Сите хотя бы в скромное подобие дворца Омбриер, где выросла и научилась ценить прекрасное. Благодаря ее энтузиазму двор быстро обретал новое лицо. Во дворце Сите появлялись новая мебель, ковры и гобелены. Южный колорит привносили товары с Ближнего Востока, которые так уважали в Аквитании. Мускус и сандаловое дерево наполняли благоуханием сумрачные залы королевского дворца. В моду быстро входило очищение дыхания вареньем из лепестков роз и имбиря. Людовик даже стал привыкать к постоянному звучанию виол, звону тамбуринов и высоким голоскам солистов, распевающих о сластолюбивых рыцарях и податливых пастушках.

Наконец, король глазом не моргнул, когда к его двору пожаловал любимчик жены — трубадур Маркабрюн. Только молча, поскрежетал зубами. Он слушал гасконца, безродного выскочку, за глаза еще в Аквитании прозванного менее талантливыми собратьями по перу Пустожором, и натянуто улыбался. За красоту, живой ум и темперамент его милой Алиеноры приходилось платить сдержанностью. В одном Людовик не принимал участия — в дворцовых куртуазных пикировках, поэтических играх, дерзкой игре слов. А ведь такое времяпрепровождение так обожала юная королева! Но словесный блуд был не для сдержанного северянина.

А еще Алиеноре нравилось петь самой. И коварный Маркабрюн, как никто другой, хорошо знал это! Под бурные аплодисменты гостей из Аквитании он элегантно усаживался на стул с высокой резной спинкой, принимал из рук слуг виолу, укладывал инструмент на колено и дразнил короля — испытывал его воистину ангельское терпение!

— Феи так щедро успели вас одарить с колыбели, — глядя на королеву, звонким голосом выводил коварный Маркабрюн. — О, разрешите, девица, рядышком мне приютиться!

Их взгляды пересекались, и Алиенора вспыхивала. Королева вставала и, пока звучал проигрыш, легко подплывала, расплескивая широкие рукава, к придворному певцу. Эта юная женщина была отчаянно смела и отважна — ни одна северная аристократка не позволила бы себе стать трубадуршей! Но ведь она родилась внучкой Гильома Трубадура, и кровь великого куртуазного поэта, воспевавшего буйство плоти и похоти, пульсировала в ее жилах.

— Дон, говорите вы льстиво, как я мила и красива, — кладя руки на спинку его стула, подхватывала она вовремя пасторель Маркабрюна. — Но я останусь девицей, чтобы стыдом не покрыться!

Людовик по-прежнему скрежетал зубами и сопел — тем более что пустая песенка про сеньора, возжелавшего молоденькую пастушку, была ой какой длинной! Алиенору, быстро входившую в роль, с каждой строфой соблазняли все более откровенно, а она оказывала все меньше сопротивления.

А потом, получив львиную долю оваций, подходила к мужу и, укладывая руки ему на плечи, как недавно — на спинку стула сладкоголосого певуна, с улыбкой спрашивала короля:

— Вам понравился наш дуэт, мой любезный господин? — и, не дождавшись ответа, усаживалась рядом с мужем.

И Людовик, бледный от негодования, бормотал:

— Да, неплохо, неплохо… Пожалуй…

Несмотря на ярость и раздражение, которое в нем вызывали менестрели, юный король понимал: подарок Господа в лице обольстительной супруги ему очень дорог. Очень! И, если он хочет угодить своей прекрасной жене, нежной и веселой, свалившейся на него из райских кущей, ему необходимо будет мириться со многим — в том числе и с Маркабрюном, которого он с удовольствием отлупил бы хлыстом…

Так прошло пару лет. И вдруг — свершилось чудо. Так думала Алиенора. Но тут была подсказка скорее не Господа Бога, а самого князя тьмы.

В один из декабрьских вечеров, когда король и королева уединились после славного ужина в покоях королевского дворца, сердце Алиеноры учащенно забилось. Да что там учащенно — оно просто грозилось вырваться наружу! Девятнадцатилетняя королева вспомнила о своем разлюбезном двоюродном дядюшке Альфонсе-Иордане, племяннике Гильома Трубадура, с которым оба славных мужа в давние времена вместе правили в Тулузе.

— Милый, — как всегда, вкрадчиво сказала Алиенора своему мужу, полулежа под балдахином брачного ложа. — Как ты думаешь, а не стоит ли нам преумножить земли королевства? — Ее прекрасные руки ласкали немного щупловатые, по-юношески, плечи мужа. — Она села на него верхом, потянулась к Людовику, поцеловала его в губы. — У меня есть превосходный план!

— И что же это за план? — спросил он, привлекая ее к себе. — На этот раз ты хочешь заполучить Англию?

— Не смейтесь, ваше величество, — нарочито серьезно сказала она. — Все дело в моей бабке, Филиппе, жене моего прославленного деда Гильома Трубадура…

Суть истории, которую Алиенора рассказала мужу, была в том, что ее дед Гильом Трубадур и Альфонс-Иордан имели равные права на Тулузу. Но после смерти Гильома Альфонс-Иордан осмеливался править в богатом южном графстве один, даже не думая делиться с потомками Трубадура.