Больше всего терзала ее сердце разлука с возлюбленным, связь с которым так и не была доказана Людовиком, — обвинение прозвучало в его устах лишь между строк.

И на следующий день, когда франки уходили из Антиохии, у Алиеноры оказалось всего несколько минут, чтобы проститься с Раймундом.

— Помни, — тихо сказал он ей на виду у всего общества, беззаботно улыбаясь, точно речь шла о чем-то незначительном. — Наша судьба в наших руках. Найди повод вернуться в Европу, поезжай прямиком к папе римскому и проси его расторгнуть брак. Скажи, что родство тяготит тебя, что ты не можешь так жить, что возьмешь грех на душу и лишишь себя жизни. Но не торопись. Пусть буря уляжется, и твой нерадивый муж успокоится и уснет. И только тогда действуй. Ты умная девочка — и у тебя все получится. Я люблю тебя, Алиенора. Люблю. Мы обязательно будем вместе…

— И я люблю тебя, Раймунд, — откликнулась она.

К ним шел Людовик с видом триумфатора и не менее величественная Констанция.

Королева поклонилась владетелю Антиохии и громко добавила:

— Я благодарю вас за гостеприимство, князь. Мы никогда его не забудем. Да хранит вас Господь… И вас, княжна…

Взгляды двух женщин пересеклись — и Констанция победоносно улыбнулась. Это пришло как озарение. Алиенора догадалась, кто был причиной всех ее бед, и вспыхнула до корней волос. Укол в самое сердце, не иначе! Но для мести уже не было ни времени, ни возможности — ее обезоружили, связали по рукам…

— Счастливого пути, ваше величество, — проговорила Констанция, глядя в глаза королеве.

— Я постараюсь, чтобы он был счастливым, — откликнулась она.

Людовик раскланялся с Раймундом Антиохийским. Они оба выходили из этой истории униженными и оплеванными, но по-разному.

— Да пребудет с вами Господь, князь, — милостиво сказал король Франции.

В сущности, он хладнокровно бросал северный форпост крестоносцев на произвол судьбы, предавая общее дело.

— Прощайте, ваше величество, — глаза Раймунда смеялись. Он с удовольствием отлупил бы рогатого свояка, да руки были коротки. Зато язык, как и у всех герцогов Аквитанских, оказался остер. — И берегите супругу, нашу прекрасную Алиенору, она дорогого стоит! Думаю, вам, как мужу, и мне, как ее родному дяде, это известно лучше других!

Лицо Людовика мгновенно зарделось, как спелый помидор, но он проглотил пилюлю. Что же это было — насмешка, пощечина, вызов? Он с удовольствием заколол бы этого наглеца, да кто бы ему позволил? Взяв жену под руку, с пылающим лицом король двинулся к выходу, и вся французская знать потянулась за венценосной четой.

В зеленом весеннем Иерусалиме Алиенора оказалась в клетке. Не такую роль она себе отводила, грезя о путешествии в Священный город! Всю дорогу она ехала верхом под начинавшим налить солнцем, с гордо поднятой головой, точно шла на заклание. Караван крестоносцев прошел через графство Триполи, где их с почетом встретил здешний государь Раймунд Триполийский.

— Мы надеемся, ваше величество, что присутствие на Востоке франков пойдет на пользу всему христианскому миру, — сказал граф.

И он имел свои виды на поредевшую армию короля Франции.

— Затем мы и прибыли на Святую землю, — ответил ему Людовик.

Но не было уже той пылкости и желания изменить мир в его тоне. «Антиохийская история» охладила пыл молодого короля, и он скорее шел вперед лишь для того, чтобы идти хоть куда-то, только не стоять на месте. И пока впереди был Иерусалим — пункт назначения для всех паломников Святой земли — в сердце его еще сохранялось немного покоя и надежды.

Крестоносцы пересекли границу графства и вступили на территорию королевства Иерусалимского, делая остановки в Бейруте, Сидоне, Тире, и наконец вошли в один из главных оплотов христианского Востока — город-крепость Акру.

Тут их и встретил немецкий король Конрад Третий Гогенштауфен, совсем недавно прибывший на кораблях из Византии. Прослышав о движении французов, он поджидал в Акре сотоварища по крестовому походу — Людовика. Германец, горя мщением, привез с собой совсем небольшое войско. Во чтобы то ни стало, объединившись с французами, Конрад хотел поквитаться с турками за свои предыдущие поражения.

— За грехи наши Господь наказывает нас, — сказал король Франции немецкому королю. — Увы, но теперь мы почти сравнялись по бедам и потрясениям, выпавшим на нашу общую долю.

— С моей долей трудно уравняться, — усмехнулся немец. — Только заклятому врагу я пожелал бы такой судьбы.

Германец был духовно истощен — это читалось по его лицу. Он потерял свою армию, домой возвращаться не смел — там ничего, кроме позора и унижения, его не ожидало. Ему уже два раза приходилось возвращаться в Константинополь и гостить у свояка Мануила Комнина, который, возможно, и был причиной большинства его бед. Но доказать это не представлялось возможным. Тем более что Мануил от всей души сопереживал германскому родственнику. И если еще прошлым летом, подойдя со стотысячной армией к Городу-светочу, император мог осадить и попытаться взять его штурмом, к чему его подбивал огненно-рыжеволосый племянник Фридрих Швабский, то теперь Конрад был способен лишь искать за стенами Феодосия убежища от всех передряг этого мира.