Но что было типичнее для советского времени?

Кучка ученых маргиналов из столицы? Бродяги, тусующиеся на вокзалах? «Пролетарии», соображающие на троих?

Скажу совсем кощунственное: несколько киноперсонажей, которые забухали в бане в канун Нового года так, что посадили спьяну не того приятеля на самолет?

Или все же миллионы, десятки миллионов людей, которые пили в целом весьма умеренно, а вот работали достаточно неплохо? Настолько «неплохо», что в Сибири и Казахстане вставали посреди степей и тайги целые города, первым полетел в космос советский человек, а уровень квалификации и образования народа рос буквально на глазах?

Но старшее поколение помнит: еще в 1980-е годы мало кто не верил, что пьют в СССР страшно много. Гораздо больше, чем в любой другой стране мира. Массовое убеждение, что надо «что-то делать» со всенародным пьянством, с годами только росло. Откуда же у нас это убеждение?

Во-первых, все от той же невозможности сравнивать. В СССР мы видели себя, но не видели других. А жаль! Можно было легко убедиться: мы далеко не самые проблемные.

Во-вторых, главное: сами по себе стоны и плач о масштабах бедствия вовсе не аргумент. Это лишь показатель того, как общество воспринимает проблему.

Мы и ужасались масштабами пьянства потому, что не привыкли ни к чему подобному. Поскольку с каждым годом пили пусть ненамного, но больше, это доказывало, как низко мы пали.

В Британии и в США пьянствовали тогда куда больше нашего.

По данным сотрудника Гарвардского университета Генри Векслера, двое из пяти студентов этого престижнейшего университета пили ежедневно. Тысячи студентов в США умирали от несчастных случаев, которые произошли с ними «на пьяную голову». Было ли такое в советских вузах? Пить — пили, но чтобы до смерти...

В СССР и уровень алкоголизма был много ниже, и генофонд целее, чем на Западе. Но англосаксы давно привыкли к такому масштабу алкашества, какое нам и не снилось. И не реагируют, спокойны. Привычное не ужасает, даже если это привычный кошмар. А для нас наше куда более скромное пьянство было категорически непривычно, вот мы и кричали миллионами глоток о своем несовершенстве, о разъедающей державу язве и о гибнущих поколениях.

В конце концов, какое нам дело, сколько пьют за рубежом? У нас есть проблема? Ею и занимаемся.

Плохо другое: все время всю нашу историю нас «долбал» и «долбал» черный миф. И множество людей теряло истинное представление о происходящем. Им искренне начинало казаться, что страна действительно спилась и что «такого нет больше нигде». А ведь миф о русском пьянстве этому самому пьянству и способствует. Раз считается, что все русские пьют — нами самими считается, — то, значит, каждому лично в этом общерусском процессе не участвовать как-то неудобно.

«Ты что, с нами не выпьешь, нерусский, что ль?» Особенно это влияет на только входящих в жизнь молодых людей. У них нет жизненного опыта, нет внутренних тормозов.

А миф учит: так принято в нашем народе. Всегда. Испокон веков. От князя Владимира еще! Миф программирует социальное поведение.

Еще товарищ Андропов почувствовал необходимость радикальных перемен в организации народной жизни. Опять заскрипели общественные «гайки», но не закрутились. Резьба, вероятно, сорвалась, а может быть, товарищ с гаечным ключом преждевременно нас покинул.

Есть серьезные основания полагать: дал бы Бог Андропову больше лет на земле, многое могло бы измелиться и без шизофренического вырубания виноградников.

Конечно, бороться с пьянством было нужно. Бороться с пороками нужно всегда. Вопрос — как? За дело взялся «молодой» генсек Горбачев — и взялся с отменным энтузиазмом. До сих пор любопытно, какую пластическую операцию над социализмом он собирался проделать, чтобы добиться у него человеческого выражения лица.

Так ведь и говорил с трибуны: «Социализм с человеческим лицом». Особенно забавно этот «перестроечный штамп » читался нами, студентами МГИМО, изучающими чешский язык, когда мы встречали в чехословацких газетах: «Socialism s lidskou tvari» — так дословно переводили бойцы чехословацкого идеологического фронта.