— Да все равно сегодня многие этого не понимают. Ну те, кто советское время больно помнит. Наш сосед Кузьмич, как разозлится на кого, в пьяном виде особенно, сразу орет: «Выдворить и лишить гражданства!»

Тут Федя и Мячик, не выдержав, бросили на время Конституцию и отвлеклись на Тосю. Да и кто бы мог остаться равнодушным при виде этой огромной псицы, когда она растянулась во всю длину в теньке под яблоней, зевая от наслаждения во всю свою неимоверную пасть!

А Женя думала над тем, о чем сама только что говорила. Что нельзя, чтобы кто-то мог лишить человека родины. А заодно о том, что же все-таки это такое — родина…

В ее семье на эту тему не говорили. Ее родители вообще не любили, как они выражались, «громких слов» — типа «Россия поднимается с колен!». Папа сказал однажды, и она это запомнила, что рассуждать о патриотизме, о любви к родине это все равно что провозглашать — как он выразился, «с мелодраматическими завываниями», — «А я, знаете ли, так люблю, так люблю свою мать!..»

Но Женя точно знала, что Александра Осинкина в последние годы несколько раз приглашали на долгий срок в американские и всякие другие университеты. А он отвечал:

— Больше чем на два месяца я сейчас из России не уезжаю. Сколь угодно интенсивные курсы лекций в течение двух месяцев — пожалуйста.

И в позапрошлом году он так и ездил в Канаду — на два месяца.

Жене было известно, что сейчас в России многие хорошие специалисты очень любят уезжать за границу как раз надолго — заработать побольше денег. Хотя бы для того, чтобы помогать старым и больным родителям, лечить их. Она уже имела представление о том, что хорошее лечение в России стоит очень дорого. А за границей, если человек долго работал, то за операции, за лечение в больнице вообще ничего не платит: страховка окупает лечение.

Но она слышала, как ее папа говорил однажды маме:

— Сейчас в России надо или жить, или не жить. Нельзя, когда твоя страна в такой ситуации, приезжать домой на каникулы и делать перед самим собой вид, что ты в ней живешь.

И прибавил:

— Тут и живя-то не поймешь иногда ни черта, что происходит. А уж издаля!..

Женя однажды пристала к нему — почему бы все-таки ему не поехать на годик хотя бы преподавать в Америку? Втайне она была бы не прочь прокатиться с папой в эту таинственную страну. Поучиться немножко в американской школе, где, как рассказывают, школьники что хотят, то и делают — на голове всю дорогу ходят.

А папа ответил коротко и серьезно:

— Я в России нужен.

И еще Женя вспомнила одну телекартинку. Ей тогда было то ли семь, то ли восемь лет. Смотрели передачу. На телеэкране за ресторанным столиком с белой скатертью, с бокалами празднично искрящегося шампанского один симпатичный корреспондент с прибалтийским акцентом задает Владимиру Спивакову вопрос под конец длинного телеинтервью: «А могли бы вы ради чего-либо бросить свое дело, оставить свою профессию музыканта?»

Женя, хоть и была еще мала, но подумала: «Глупый какой вопрос!»

А Спиваков задумчиво так, медленно отвечает, что если бы он знал, что такой ценой можно было бы дать нормальную жизнь, возможность развития всем детям России, то — да. Ради этого можно пожертвовать своей музыкой. И добавляет еще медленнее — «И жизнью».

Женя хорошо помнила, что на этих словах у нее сами собой полились слезы, и она скорее убежала в свою комнату, чтобы мама и бабушка не увидели и не забеспокоились.

— Ну, поехали дальше, — заторопился Федя, энергично потрепав напоследок Тосю за мягкие уши.

А Женя вежливо спросила:

— Можно я послушаю?

Федя милостиво кивнул головой.

— Вот статья 20, часть первая — «Каждый имеет право на жизнь». Ну, я на этом даже останавливаться пока не буду. Я уже давно понял, что у нас эту статью вообще никто почти не понимает.

— Как это? — поразилась Женя. — Вроде понятно…

— Тебе, может, и понятно. А другим непонятно. Они считают — зачем ребенку-инвалиду жить на свете?.. У нас полстраны, по-моему, думают, что человек должен доказывать свое право на жизнь… В нашем селе — кого ни спрашивал… Ну, я сказал — про это я сейчас не буду, сложно очень объяснять. Зато следующую статью должен каждый знать, хотя в нашей стране она и не соблюдается вовсе. Но если знать — то можно требовать, чтоб соблюдали. А если никто ее знать не знает, она и соблюдаться никогда не будет.

В общем, слушайте: «Статья 21, часть первая. Достоинство личности охраняется государством. Ничто не может быть основанием для его умаления». И еще, Мяч, — часть вторая: «Никто не должен подвергаться пыткам, насилию, другому жестокому или унижающему человеческое достоинство обращению или наказанию…» Понятно?

Мячик молчал подавленно. Все было непонятно, а признаться стыдно. Потом выдавил неуверенно:

— Как это — «охраняется государством»? Чего охраняется-то? Меня, что ли, милиция охраняет?..