– Эй, красавчик! Подвезти? – звонко рассмеялась девушка, наставив на недавнего любовника сигару, словно дуло пистолета.

Должно быть, смазливую физиономию мурранца перекосила такая нелепая гримаса изумления, что Оливи хохотала до слез. Да так и умчалась вперед, обдав археолога облаком пыли, выхлопными газами и отголосками глумливого смеха.

Она имела полное право потешаться над Лансом Лэйгином, лопухом и простофилей, похотливым идиотом и алчным гробокопателем. Все обидные прозвища, которыми его когда-либо награждали недруги, Ланс честно заслужил. Ибо только самый тупоголовый, самый безмозглый недоумок на месте Лэйгина не догадался бы, что его заманивают на Эспит. А он-то, дурачок, думал, будто старинные конкуренты наняли девицу-соблазнительницу и бандитов, и понадеялся, будто « айр эмэри» выгодно продал, а уверовать в то, что его на острове совсем-совсем не ждали, мог только наивный школьник.

Все более-менее близкие знакомые прекрасно знали: как бабочка летит на свет, прямо в огонь, так и Ланс Лэйгин жаждет найти Калитар. Все предыдущие экспедиции, все опасные сделки, все рискованные авантюры, они всегда были лишь средством, лишь еще одной ступенью к вершине, к мечте, к Калитару, к… Другой. Он без лишних сомнений продавал любые сокровища, если они не имели отношения к Цели. Слава, сплетни, скандалы, слухи – всего лишь пыль под ногами, неустанно шагающими вперед. Туда, где сияет величайшее открытие! Кто-то посмеивался, кто-то уважал за целеустремленность, кто-то опасался связываться с одержимым, но никто не верил. Кроме эспитцев.

– Как бабочка! Как хренова безмозглая бабочка…

Ланс даже не замечал, что разговаривает вслух, останавливается, рычит, грозит кому-то неведомому кулаком, топает ногами, как расстроенный ребенок. Он - просто бабочка, летящая к свече, разожженной жестокими полуночниками на погибель всяким летучим тварям.

Горе-археолог настолько перевозбудился, что едва не упустил из виду пролетающую мимо яркую синюю бабочку. Затем еще одну. Потом еще.

Насекомые летели отнюдь не бесцельно, в определенном направлении. И, конечно же, Ланс полетел… то есть, поспешил следом. Как тут устоять против искушения?

И так как бабочки летели напрямик, а не по проложенной людьми дороге, то Лэйгину пришлось продираться сквозь кусты и высокую траву, затем подняться на холм, с вершины которого он увидел…

Погребальная процессия двигалась не быстро и не медленно, а в таком темпе, чтобы каждый участник мог в полной мере насладиться действом. Впереди на носилках несли покойного господина Фирска, причудливо спеленатого в белую ткань так, чтобы даже издали его тело напоминало куколку огромной бабочки. Провожающие соседа в последний путь островитяне нарядились в яркие, пестрые туники: женщины - в длинные, мужчины в короткие, до середины колен. Словно без следа промчались века разнообразного и причудливого кроя платья, или время повернуло эдак на пару тысяч лет назад.

Оторопевший Ланс только и сумел, что глаза ладонями протереть. Вдруг привиделось или померещилось?

Но нет! Будто со стен заброшенных храмов вдруг сошли и ожили праздничные шествия в честь древних безымянных и безликих страшных богов. Единственным отличием от изображений на древних фресках были, пожалуй, синие с черной окантовкой плащи, надетые островитянами поверх архаичной одежды.

Какое-то великое волшебство оживило немые статуи и барельефы, пылящиеся в музеях по всем миру! Венки из листьев и цветов в волосах, шуршание кожаных подошв сандалий, ритм, отбиваемый в маленькие бубны, выводящий красивую тягучую мелодию без начала и конца – яркий солнечный свет пронзил непроглядную толщу времен, осветив былое, словно прожектором. И в ослепительном сиянии исчезли без следа все, даже самые крошечные приметы современности. Растаяли они и растворились, обнажив истинную человечью сущность без прикрас. Как понимали её древние.

Что есть – смерть? Оборотная сторона жизни, холодная шелковая изнанка пестрого праздничного наряда! Намертво пришита, не спороть её без вреда и ущерба. Да и зачем, если цепочка перерождений и впрямь так крепка, как твердят столько веков «мельники». Мировая Мельница вращает жерновами крайне медленно, и пока перетрутся в них грехи людские, страстишки мелкие и пороки гнусные, много жизней будет прожито.

Оттого древние и не скорбели на похоронах, а радовались. Ведь и без музыки понятно – народ Эспита веселится от души. Кое-кто даже приплясывал на ходу в такт мелодии. Праздник у людей, с какой стороны не глянь. Ни одного хмурого лица, ни капли скорби в звонких троекратных возгласах: «Эвит! Эвит! Эвит!», которыми то и дело оглашались окрестности.

А над танцующей, смеющейся и наслаждающейся жизнью толпой кружилось целое облако синих бабочек. Время от времени островитяне, взмахнув руками, замирали, становясь сами до жути похожими на гигантских насекомых с сине-черными крыльями. И тогда уникальные эспитские чешуекрылые пикировали на их обнаженные запястья. На краткий миг шествие прерывалось, а потом снова – фухх! И снова звенел бубен, и несся к небу, вместе с синим живым облаком, полувздох-полукрик: «Эвит!»

Где-то там, в толпе, отплясывала маленькая тоненькая фигурка, вся закутанная в белые покрывала - Верэн Раинер – единственное бледное пятнышко в пестром море. А рядом с ней мурранец безошибочно угадал Лив. Со спины, едва лишь заметил её темно-каштановые волосы, её стройную спину, её крутые бедра… И словно завороженный, захваченный в пол он нестерпимой жаждой, он устремился вперед, чтобы присоединиться к шествию. Быть рядом с Лив, чувствовать её запах, томиться и наслаждаться невинной близостью. Лэйгин готов был присягнуть, что средь остального шума слышит именно её смех, ведущий за собой, как свет маяка, показывающий заблудившемуся кораблю путь в гавань.

Никто из островитян слова не сказал, пуская Ланса в свои ряды. И очутившись в толпе, он вдруг понял, что больше не ощущает себя отдельным существом. Он – малая часть чего-то целого, б ольшего, чем совокупность полусотни людей. Так же, как капля дождя, падая в ручей, становится потоком, моментально забывая о бытности своей водяным паром.

И вот уже Ланс Лэйгин точно так же, как остальные эспитцы, кричит в пронзительно синее небо: «Эвит!», душа его полна до краев пьянящей радости, и больше он не боится смерти, ни капельки не боится.