Шрифт:
Он не понял даже потом, думал, что все кончилось у Петушиного камня, в тот миг, когда воды Касаха унесли листки своего обиженного сына. Значит, не все кончилось, только с этого дня поэт превратился в лунатика, который выходил, когда все спало – люди, деревья. Левону он казался устроенным, благополучным человеком. И лишь теперь, читая эти отрывочные, робкие строки, затерявшиеся среди бухгалтерских бумаг, начал понимать не только брата.
Левон забыл об Араме, он забыл обо всем. Внутри его что-то оборвалось: кому теперь нужно это запоздалое открытие, когда рядом с ним жил и скончался брат…
Дальше читать не хотелось.
Ложь, на свете ни от кого не остается никакого следа ни на песке, ни в чьей-либо памяти, ни во времени. Человеку остаются только прожитые годы. И ничего другого. Значит, от Ваграма ничего не останется. Тяжело.
Снова закурил.
– Арам.
– Да? – Он отложил газету.
– Какое стихотворение прочел тогда Ваграм?
– Не помню, грустное какое-то.»
– Ты на футбол ходишь?
– Иногда меня звал с собой товарищ Шагинян.
И Левон вспомнил последнюю ночь брата. «Выживу?»
«Конечно, что ты говоришь».
Ваграм смотрел по-детски жалобно, словно от Левона зависело все, словно он был богом…
– Я пойду. – Папка была зажата под мышкой у Арама. – Если что осталось, заберу потом…
Левон смотрел на него и думал, какое этот человек имеет отношение к его брату, к бумагам, к свету в его доме, который Левон недавно зажег.
– Знаете, мне еще надо зайти за ребенком в школу, до семи часов… Так что… В английскую школу ходит.
– Кто?
– Мой сын Андраник.
– А-а… Ну конечно же, идите, я позвоню, если что. До свидания.
– До свидания… Я многим ему обязан. Жизнью обязан.
– Кому?
– Товарищу Шагиняну.
– А-а. – Левон внимательно посмотрел на стоящего перед ним человека, который уносил под мышкой рукописи непрожитых лет брата. – В каком классе ваш мальчик?
– Во втором.
– Это хорошо.
«Сумма аванса, взысканная по приходному ордеру центрального универмага…» А строчкой ниже: «…И время делает из меня пепельницу». Там же, строчкой ниже!.. Все параллельно – сумма аванса и «время делает пепельницу». С ума сойти. Время засыпает пеплом сердце, мозг, надежды человека. Постепенно. Или сразу?»
Левон перестал читать, собрал все бумаги в одну папку и крупными буквами надписал:
«Бумаги Ваграма».
Он прочтет их потом, будет читать всю жизнь, и они вечно будут мешать ему поверить в то, что он способен понимать людей.
Вечером позвонил невестке.
– Был у Ваграма на работе, потом у вас дома.
– Что там?
– Сейф вскрывали.
– И что в нем было?
– Да ничего. Все в порядке. А из дома кое-какие папки забрал Арам.
– Арам?
– Да, он займет должность Ваграма.
……………………………………………………
– …Среди бумаг я нашел стихи.
– Чьи стихи?
– Его. Очень грустные.
– Да-а? Не читала. Он, кажется, действительно по ночам что-то все писал…
Левон медленно опустил трубку.
Скоро невестка позвонила сама.
– Что-то разъединилось?…
– Не знаю. Сейчас телефоны плохо работают.
– Да-да! – Невестка ничего не поняла. – Утром звонила подруга…
И Левон опять отключился:
– Спокойной ночи.
16
Тополь, видневшийся через стеклянную стену ресторана, был выше Арагаца. Тополь находился на другом берегу Касаха, Арагац – далеко, тополь казался выше. Левон разглядывал тополь и как-то обмяк. Действовали коньяк, папиросный дым, и только чашечка кофе отчаянно боролась за ясность его ума. После напряжения последних дней он впервые чувствовал приятную истому, словно сидел на солнце, голый и опустошенный. В село он приехал утром, спустился в ущелье, сел на Петушиный камень и стал смотреть на волны, как тогда. Волны были уже не те, что унесли бумаги Ваграма. Те давно достигли морей-океанов и не вернутся назад, а для камней не существует прожитых или непрожитых лет.
В ущелье не было ни души, а шум реки – самая приятная тишина. (О, если бы люди умели молчать! Вспомнились слова Каро: «Разговаривать люди учатся первые два года, а всю остальную жизнь хотят научиться молчать. Порядочным людям это не удается…») Вчера, когда он вернулся домой, позвонила Нвард. Обычные расспросы, – и вдруг: «Прошу, пойми меня правильно, я как человек… ты понимаешь?., не могла…» Левон тоже что-то сказал. «Не обижайся, пожалуйста, по-человечески я вполне согласна с тобой, но…» Как гнусно! Официант поставил перед ним еще одну чашечку кофе и посмотрел на Левона удивленно и со скукой, потому что в ресторане он был один. В это время здесь никого не бывает, а вечером рассаживаются вокруг столов, начинают шуметь, пить, ругаться, потом целоваться. Или наоборот – сначала будут целоваться, потом ругаться. Когда-то он шутил: «Человек после большого напряжения должен автоматически выключаться на некоторое время, как холодильник…»