Бентли отвернулся от нее, подошел к стене и снова сделал ее прозрачной.

— Холм красив ночью. Глядя на него, никогда не догадаешься, чем он является на самом деле.

— При чем здесь Холм?

Она снова напустила густого, как молоко, тумана.

— Если я для тебя ничего не значу, следовательно, тебе необходим Веррик? О да, я знаю, конечно. Риз Веррик. О небо! Ты был так пылок в тот день, когда внезапно появился в бюро. Ты так вцепился в свой портфель, как будто это был пояс девственности. — Она слегка улыбнулась. — Можно было подумать, что это христианин входит в рай. Ты долго ждал, и у тебя было столько надежд. Ты был до невозможного патетичен. Я подумала, что не отказалась бы встретиться с тобой еще.

— Я хотел уйти из системы Холмов и найти нечто получше. Я мечтал проникнуть в Директорию.

— Директория! — Она разразилась смехом. — Абстракция! Из кого, по–твоему, состоит Директория? — Она задыхалась, глаза ее горели, сердце сильно билось. — Это живые люди, а не учреждения и конторы. Как можно быть преданным предмету? Старики умирают, новые занимают их места, одни лица заменяют других. Где ваша преданность? И кому? Или чему? Это суеверие! Можно быть верным слову, имени, но не живой сущности из плоти и крови.

— Дело не только в учреждениях и конторах, — ответил Бентли. — Они ведь что–то представляют.

— Что?

— Нечто, которое значительнее нас всех, важнее, чем отдельный индивид или группа индивидов, которыми, однако, в определенном смысле являемся мы все.

— Это ничто. Если у тебя есть друг, то это человек, индивид, не так ли? Это не класс и не профессиональная группа. Ты, случайно, не дружишь с классом четыре — семь? Если ты спишь с женщиной, то это определенная женщина, единственная, не так ли? А все остальное исчезнет.

Единственное, что остается, — это люди, твоя семья, твои друзья, твоя любовница, твой покровитель. Ты можешь касаться их, приближаться к ним, впитывать в себя их теплую, устоявшуюся жизнь. Их пот, кожу, волосы, дыхание, тело, осязание, вкус, запахи, цвета.

Господи, ведь надо же уметь привязываться к чему–нибудь! Что может существовать вне живой природы? Кому можно довериться, если не своему покровителю?

— Самому себе.

— Риз тебе покровительствует. Он велик и могуч!

— Он твой пэр, — ответил Бентли. — А я ненавижу пэров.

— Ты психопат, ты ненормальный.

— Я знаю, — согласился Бентли без тени смущения. — Я вообще больной человек. И чем больше я в этом убеждаюсь, тем становлюсь больнее. Я болей хотя бы потому, что считаю больными всех вокруг, а здоровым признаю только себя. Незавидное у меня положение, правда?

— Да, — пробормотала Элеонора.

— Мне бы очень хотелось уничтожить все это одним ударом, но в этом нет необходимости. Оно разрушится само собой. Все вокруг пустое, холодное, как металл. Игры, лотереи — разукрашенные игрушки для детей. Только благодаря клятве что–то держится. Продажная совесть, цинизм, роскошь и нищета, равнодушие и перекрывающий все вой телевидения.

Один человек идет убивать другого, и весь мир смотрит на это и аплодирует. Во что мы верим? В первоклассных преступников, работающих на более могущественных преступников. И присягаем бюстам из пластика.

— Бюст — символ, и он не продается. — Глаза Элеоноры победно заблестели. — Ты знаешь это, Тед. Преданность — самое ценное, что у нас есть. Преданность, соединяющая нас, связывающая слугу с его покровителем, мужчину с его любовницей.

— Может быть, — медленно произнес Бентли, — мы должны быть преданы идеалу.

— Какому идеалу?

Мозг Бентли отказался сформулировать ответ, его колесики перестали крутиться. К его сознанию прокладывали путь необычные и непонятные мысли, которые он не хотел принимать. Откуда шел этот поток? Он не знал.

— Нам больше ничего не остается, — произнес он наконец. — Наши клятвы, наша преданность — это цемент, без которого любое здание развалилось бы. А чего это стоит? Немногого. Все это начинает обесцениваться.

— Неправда! — крикнула Элеонора.

— Разве Мур предан Веррику?

— Нет, и именно поэтому я его оставила. Его и его теории. Он только их и знает! — Ее амулеты свирепо раскачивались. — А я все это ненавижу!

— Самому Веррику тоже нельзя доверять, — мягко проговорил Бентли. Он увидел побелевшее лицо молодой женщины, едва владевшей собой. — Не ругай Мура. Он старается подняться как можно выше, как и все в этом мире. Как, кстати, и Риз Веррик. Какое имеет значение, если кто–то переступает через свои клятвы ради того, чтобы сорвать большой куш, приобрести чуть больше влияния, чуть больше власти. Это гигантская давка, где все стремятся к вершине, и ничто, никакая преграда их не остановит. Вот когда все карты будут раскрыты, ты увидишь настоящую цену их преданности.