Женя, гуляя с дочкой – каждый раз как магнитом ее тянуло, честное слово, – останавливалась на Тучковом мосту и долго смотрела в масляно-свинцовую воду. От ее тяжелого колыхания невозможно было оторвать взгляд – так бы и бросилась. Ведь сил никаких нет так жить!

Наталью Михайловну разбил инсульт, пришлось забрать ее на Васильевский. Из-за ширмы, которой отгородили угол гостиной, полз острый и тяжелый запах лекарств, болезни, беспомощности. Стирка, готовка, уборка – к ночи Женя валилась с ног. Зато мужнины «ласки» практически перестали ее беспокоить – от усталости ей было все равно, что там делают с ее бессильным телом.

– Тьфу, бревно! – злился Виктор Петрович и как-то раз, когда Женя вывернулась из супружеских объятий, чтобы подойти к проснувшейся Светочке, даже попытался ее ударить.

– Ну бей, бей! Завтра же на развод подам! И твоему начальству свои синяки продемонстрирую! – пригрозила она.

– У, тварь! – бессильно выругался «нежный супруг».

– Тихо! Слышишь? – Женя замерла.

– Ничего не слышу, – удивился Виктор Петрович.

– Вот и я не слышу. Наталья Михайловна всегда во сне постанывает, а сейчас?

Тишина в квартире действительно стояла мертвая.

Женя набросила халат, но, открывая дверь гостиной, она уже знала – что увидит.

– Мама?! – растерянно, как-то по-детски ахнул за спиной Виктор Петрович.

После поминок он впервые в жизни напился. И на следующий вечер – тоже. И на следующий.

«Господи, – думала Женя, – вот другие мужики пьют: зальет глаза и отключится, а этот!»

Виктор Петрович пьянел быстро и страшно: уже с трех-четырех рюмок глаза наливались кровью, на шее натягивались синие жилы, и весь он становился похожим на разъяренного обезумевшего быка. Поначалу его злость выливалась только в потоки нецензурщины, но с каждым днем становилось все хуже и хуже.

– Т-тварь! Я тебя брюхатую взял, а ты! И суп мерзкий! Уморить меня решила?! – тарелка, просвистев мимо Жениной головы, врезалась в угол, орошая стену жирными потеками.

«Убьет сейчас», – подумала Женя, не в силах двинуться. Но влетевший на кухню Леонид точным ударом в солнечное сплетение отшвырнул отца от застывшей в ужасе Жени.

– Ты, подонок! – рявкнул он на отца. – Додумался, на кого руку поднять? Кто мне всю жизнь про офицерскую честь долбил?

Виктор Петрович, скорчившись на полу, только жалобно поскуливал.

Женя, не помня себя, покидала в старую сумку детские вещи, одела Светочку и выскочила за дверь.

– Вот ведь паразит, а таким приличным мужчиной казался! Ну и давно пора было! – приговаривала Валя, помогая соседке наводить чистоту в брошенной комнате. – Ничего, проживем. И стену починили, видишь? Какие-то стяжки, что ли, поставили. Все в порядке, ничего не рушится. Живи да радуйся, еще не хватало – пьянь всякую терпеть.

– Да мальчиков жаль было, – улыбнулась Женя.

– Ничего, они теперь и сами справятся, не маленькие уже, – Валя покачала головой. – Говоришь, старший тебя защищать кинулся?

– Ну да, – Женя улыбнулась, вспоминая, как Леонид сквозь зубы цедил слова об офицерской чести. – Он так вытянулся, уже с отца ростом, и на бокс ходит.

– Значит, и без тебя обойдутся, – подытожила соседка. – А то – жаль ей. Себя пожалей – ведь убил бы! Не сегодня, так вдругорядь. А у тебя дочка. Вон какая красавица. Я ж на пенсию вышла, и пригляжу, если что. На работу-то думаешь возвращаться?

– Конечно. Жить-то надо на что-то, – вздохнула Женя.

– Ничего, справимся. Не война небось, – Валя потрепала ее по плечу.

За непрерывными заботами Женя и не заметила, как мимо пролетали зима, лето, осень, опять зима…

– Сашку твоего давеча видела, – сообщила Валя, прилаживая к еловой лапе ватного снеговика.

– Он разве к себе в Мурманск не вернулся? – с ненатуральным равнодушием спросила Женя, чувствуя, как предательски колотится сердце. Ох, хорошо, что тетя Валя стала немного глуховата, а то непременно услыхала бы. Если он все еще с Анькой-певицей живет… просто чудо, что за это время они ни разу не столкнулись.