Мог ли я предполагать, что тогда, в тот солнечный июльский день 1980 года, на Ваганьковском я в последний, последний, последний раз вижу Олега Даля живым?! А может быть, мы еще где-нибудь мельком пересеклись: на премьере в Доме кино или просто на улице? Нет. Он занят своими делами, я — своими. Дел у всех по горло. Я слышу о нем: где-то снимается, кажется, с Табаковым; еще какие-то планы. В Ленинграде, где в это время снимаюсь я, в номере гостиницы смотрю Даля в телефильме «Принц Флоризель». Неровно. Иногда даже кажется, что его партнер, Игорь Дмитриев, играет точнее, в жанре… И вдруг замечательный далевский кусок! Нет, все-таки Даль есть Даль! И вдруг опять слабо, как, к сожалению, нередко у него в последнее время: не сводит концы с концами, путает краски… Ах, вот опять взлет! Ну, наконец снял этот идиотский дамский парик. Свои прекрасные волосы, улыбнулся своей далевской улыбкой… Титр: «Конец фильма»…

Олег Даль на похоронах Владимира Высоцкого. 1980

— А Даль-то поступил к нам в Малый!

— Ну да?

— Да, репетирует у Львова-Анохина в «Фоме Гордееве» роль Ежова.

— И как?

— Знаешь, потрясающе! На первой репетиции с листа так прочел, что все в отпаде… У нас в Малом от такого отвыкли. Все-таки он поразительный!

Значит, Даль в Малом. Вернулся на круги своя. Начинал там студентом, считал себя учеником Бабочкина (хотя не учился у него). Мы с ним оба сходились в любви к таланту Бориса Андреевича, оба считали его истинно большим актером, часто обсуждали, разгадывали актерскую его природу — то, что разгадать нельзя, но о чем всегда интересно потрепаться в гримуборной перед спектаклем. И вот Бабочкина давно нет в академическом Малом, а неакадемический Даль — в академии… Интересно… Надолго ли? Когда Даль уйдет и как? Поскандалит или тихо-тихо соберет свои пожитки, сложит, скудные, в актерскую котомку, скажет, присвистнув, как Аркашка Счастливцев: «А не удавиться ли мне?» — и айда из Керчи в Вологду…

Все та же Волчек уверяла меня, что Даль нигде не удержится, что у него-де мания величия, что такой уж он и ничего с этим не поделаешь. Я спорил, но вроде оказывается права Галина Борисовна: ушел-таки Даль — сначала из «Современника», потом с Малой Бронной, где мы с ним опять служили вместе и где он так резво начал у Эфроса. Сыграл за два неполных сезона в «Месяце в деревне» — студента Беляева, в «Веранде в лесу» — одну из главных ролей, третью репетировал в пьесе Радзинского «Конец Дон Жуана». Снялся у Эфроса на ТВ в роли Печорина, в «Островах в океане» Хемингуэя плюс главная роль в фильме по повести Андрея Битова «Заповедник». Не слабо! А все-таки ушел Счастливцев-Несчастливцев Олег Даль и от Эфроса…

Что за черт! Как в этом разобраться? Сам Даль никогда ничего до конца не объяснял про свои уходы и приходы. Не считал нужным. Можно было только догадываться. А теперь, значит, в Малый определился. Уйдет — не уйдет оттуда?

Ушел. И ушел теперь уже навсегда. И отовсюду…

Студентом школы Малого театра в начале 60-х Олег снимался в фильме по «Звездному билету». Символично! Сыграл роль Алика Крамера. Ничего уже не помню из этой картины. Память отчетливо зафиксировала только один кадр: Крамер — Даль стоит, по-моему, в плавках у моря на фоне неба. Стоит во весь рост, в профиль, одну худую длинную ногу выставил вперед, худые, длинные руки скрестил на груди, которую мощной не назовешь, голова гордо отброшена назад. Стоит галльским петухом, эдаким еврейским Сирано де Бержераком. Смешно, обаятельно стоит, не просто стоит — с выдумкой…

Слух об Олеге пришел к нам, в молодой «Современник», еще до его показа в театре, после которого Даль вместе со своим сокурсником Витей Павловым был туда, разумеется, принят, и принят с восторгом.

Даля мы называли Даленком. Точно — Даленок! Олененок. Еще не Олег — Олежек. Олег у нас — Ефремов. Но и не Лелик. Лелик — Табаков (покуда не Олег Павлович). Итак, Олежек Даль или Даленок. На втором, заключительном туре показа (у нас тогда практиковались туры, в «Современнике» на площади Маяковского) Даль и Павлов играли первую картину из «Голого короля». Даль — Генрих, Павлов — Христиан. Играли в костюмах из нашего же спектакля с нашими же актерами, которые им подыгрывали: Нина Дорошина была принцессой. Это был один из самых блистательных, изумительных показов, которые мне довелось увидеть в своей жизни. А видел я их немало. Кто только не показывался в «Современнике».

Показ — дело особое, специфическое, чрезвычайно трудное для абитуриента. Поступающий играет, как правило, в фойе театра. Сидит вся труппа (по крайней мере так было в те годы), худсовет, главный режиссер. Показывающийся лишен привычной атмосферы спектакля, лишен беспристрастного зала, естественных его реакций. Он играет перед носом у придирчивых коллег, а на втором туре, по тогдашним правилам, к тому же показывает что-нибудь из репертуара самого «Современника», актеры которого и решают его судьбу.

Помню показ молодого Володи Высоцкого. Он ушел из Театра имени Пушкина от Равенских, поболтался по провинции с Театром миниатюр Полякова и решил пробовать свои силы, придя к своим товарищам по Школе-студии МХАТа в «Современник», где Володя был со всеми на «ты».

Высоцкий, в отличие от Даля, сразу был допущен на второй тур, и ему самому пришлось выбирать для показа роли из тогдашнего нашего репертуара. Он выбрал Маляра из комедии Блажека «Третье желание» и Глухаря из пьесы Зака и Кузнецова «Два цвета». Эти роли с блеском играли два ведущих актера театра — Табаков и Евстигнеев, и выбрать именно их было со стороны Высоцкого, мягко говоря, безрассудством. Куда вернее было бы наметить два слабых звена в цепи актерских ролей и продемонстрировать абсолютное превосходство. Высоцкий, конечно же, это понимал, но ведь надо помнить, что это уже был Высоцкий, и он-то сам об этом знал.

Беда в том, что в те времена, кроме него, об этом не догадывался еще никто или, во всяком случае, очень, очень немногие, наиболее близкие ему люди, да и то вряд ли. Для нас же, решавших его судьбу, это был всего-навсего младший товарищ по Школе-студии МХАТа, не снимавшийся в кино, ничего не сыгравший в театре, за исключением каких-то там ролей у Равенских, в которых мы Высоцкого к тому же и не видели. Ну что мы о нем слыхали? Что пел в студии какую-то блатнягу, а мы, современниковцы, тогда уже бредили Хемингуэем…