— Господи, и бывал, и живал. У нас и комната ихняя сохраняется. Коли желаете осмотреть, извольте подняться на второй этаж.

Поднялись по винтовой скрипучей лестнице.

— Сия комната, что окнами в лес, — Константина Сергеевича, а сия — окнами во двор — Николая Васильевича.

— Он, что же, и сочинял здесь? — спросила Елизавета Григорьевна.

— А как же! И сочинял, и гопак плясал… А уж какой грибник был, не хуже Сергея Тимофеевича. За грибами, правду сказать, за Ворю ездили, в монастырский бор. Николай Васильевич однажды нашел уж такой диковинный гриб, что в красках его изобразил. Гриб-то обыкновенный, белый, а необыкновенного в нем — ножка. Длинная, с изгибами! Ну как змея. У Константина Сергеевича та картина висела. Николай Васильевич сам повесил.

На обратной дороге любовались лесными взгорьями, черными могучими дубами.

— Как хранители стоят, — сказал Савва Иванович.

Уже на следующий день 23 марта он был у Софьи Сергеевны, в ее московском доме.

Дочь Аксакова оказалась человеком искренним, но твердым. За Абрамцево она желала получить пятнадцать тысяч рублей и никак не меньше. У нее уже несколько раз бывал купец Голяшкин, но Голяшкин давал за имение тринадцать тысяч, а деньги Софье Сергеевне были нужны на сиротский приют. Лес вокруг имения она уже продала мытищинскому дельцу Головину.

— И дубовую рощу тоже?! — воскликнул Савва Иванович.

— И дубовую рощу. Без Сергея Тимофеевича Абрамцева уже нет.

— Так мне придется и лес выкупать! — вырвалось у Мамонтова.

— Это как вам угодно будет, — сказала Софья Сергеевна. — Все сараи и службы там прогнили, дом тоже потребует затрат, да только другого такого имения, как Абрамцево, во всем свете нет. Это, милейший Савва Иванович, не уговоры купить старое да ветхое задорого, это — истина, которую не всякий понять может.

Наутро Мамонтов привез задаток. В первых числах апреля оформили купчую. У самого Саввы Ивановича свободных денег, видимо, не оказалось. Были потрачены деньги из приданого Елизаветы Григорьевны. Купчую выправили на ее имя.

Полностью спасти лес не удалось. Головин был из расторопных крестьян, настоящий кулак. Дубовую рощу смахнул бы, глазом не моргнув, Бог не попустил. Пришел срок очередного платежа, и Головин этот платеж просрочил, не нашлось двух с половиной тысяч. Савва Иванович внес требуемую сумму и спас богатырскую красоту от истребления.

8 мая Елизавета Григорьевна приехала в Абрамцево подготовить дом для семейства.

Ефим Максимович, его жена, его дочь Дуня вместе с привезенными из Москвы слугами расставляли кровати в спальнях, столы и стулья. Кое-какая мебель сохранилась от Аксакова. На стенах висели портреты и фотографии близких Сергею Тимофеевичу людей.

Елизавета Григорьевна долго рассматривала лицо старого хозяина. Белая борода на щеках и на подбородке похожа на воротник из птичьего пуха. Лицо покойное, без фальшивой значительности. Фотография сделана, когда Сергей Тимофеевич был в преклонном возрасте, но видно, что это очень сильный человек. Глаза ясные. В них тоже никакого актерства, а фотографы так любят заставить человека изобразить веселость, или сам запечатляющийся напустит на себя «умного вида». Крупный нос, красиво очерченные губы, волосы, уже поредевшие, зачесаны гладко, за ушами поповская гривка.

Странно. Человек прожил большую жизнь, преклоняясь перед Пушкиным и Гоголем, не ведая, что его собственное имя будут ставить рядом со столпами отечественной словесности.

Вдруг Елизавете Григорьевне показалось, что кто-то ласково и быстро почесал ей ладонь левой руки. Она повернулась — никого. Сжала пальцы, словно не хотела отпустить этот таинственный знак.

В комнату вошел Ефим Максимович.

Его оставили за управляющего, а жену его определили в прачки.

— Погуляйте, Елизавета Григорьевна. Поглядите, как Воря в этом году поднялась, никак не отхлынет. Сергей Тимофеевич говаривал: русский народ любит смотреть на движение воды.

— А в каком году было куплено Абрамцево?

— Сергеем Тимофеевичем? В сорок третьем годе. Константин Сергеевич уже диссертацию свою защитили, о Ломоносове. Сергей Тимофеевич, глядя на сына, тоже книги писать взялись. И об уженье рыбы, и об охоте, и хронику.

— А вы читали Сергея Тимофеевича?

— Ну а как же… Когда никого в Абрамцеве не стало, одним чтением себя подкреплял. Книгу откроешь, и вот он, Сергей Тимофеевич, как живой.

— Не одолжите ли мне почитать?

— Премного благодарен за внимание. Вы только не извольте солнышка упустить, уж очень благодатно на воле.

Древний термометр за окном показывал двадцать три градуса в тени. Хранитель дома ушел, и Елизавета Григорьевна, прислонясь виском к оконному косяку, услышала, как постукивает сердце старого дома.

Она была беременна в третий раз. Ребенок родится в октябре, когда будет холодно и деревья обронят листья.

— А теперь весна, — сказала она себе и своему младенцу. — Ты пришел в этот дом и будешь владеть им, и будешь в иные уж времена рассказывать друзьям своим старые и новые легенды твоего гнезда.