Длинная пулеметная очередь, распоровшая установившуюся было тишину, спугнула воспоминания Баяхметова. Вмиг исчезли и горы, и речка, и Ласточка. Остались только перебегающие ненавистные грязно-зеленые мундиры, искаженные в дикой злобе лица.

Сержант поднялся к пулемету.

— Ну что, Джек, — обратился он к притихшей овчарке, — покажем фрицам, где раки зимуют?

Услышав голос хозяина, та радостно завиляла хвостом. Халаби ласково потрепал ее за ушами.

Бросив взгляд на бруствер, Баяхметов увидел небольшого муравья, который настойчиво тащил к своему жилищу какую-то букашку.

«Ишь ты, — удивился Халаби, — как старается. Жить хочет. И выживет… А ты?» — неожиданно мелькнула мысль, и сержант впервые подумал о возможной смерти. Но тут же отверг эту мысль. Чепуха. Как это он, Халаби, вдруг перестанет существовать, не будет видеть, слышать, мыслить… Нет, он не может умереть. Не имеет права. Их и так осталось в живых несколько человек на заставе против сотни немцев.

Главное — хватило бы гранат да патронов. А там подойдут регулярные части Красной Армии.

Баяхметов прислушался. С востока доносились глухие звуки канонады. Сердце Халаби радостно вздрогнуло: наши близко. Продержаться бы до вечера.

Он не торопился открывать огонь, подпуская немцев поближе. Зачем рисковать, нужно наверняка расходовать патроны. Их осталось уж не так много. Да и гитлеровцы к тому же не шли, как прежде, в полный рост, а ползли к заставе. Попасть в такую мишень издалека не так-то просто.

Фашисты подползают ближе и ближе. Вот один из них стал подниматься на ноги.

— Хочет бросить гранату, — догадался Халаби. — Давай, давай, я тебе брошу. Он взял винтовку, прицелился. Раздался выстрел. Эсэсовец, не успев подняться, ткнулся лицом в землю.

— Еще один отвоевался, — произнес вслух Баяхметов, внимательно наблюдая за приближающимися врагами. Они совсем уже близко.

«Сейчас пойдут в атаку», — подумал Халаби, плотнее прижимаясь к пулемету.

И, словно угадав его мысли, гитлеровцы разом поднялись во весь рост и кинулись к траншее.

Халаби нажал на спусковой крючок. Вдруг что-то больно толкнуло его в левое плечо. «Ранен», — мелькнула догадка. Однако думать об этом было некогда. Все его мысли сосредоточились на атакующих немцах, и, превозмогая боль, он не прекращал огня до тех пор, пока эсэсовцы вновь не отступили.

Стиснув зубы, Баяхметов кое-как перевязал кровоточащую рану. «Хорошо, что не видит этого мама», — подумал он, и теплая волна глубокой нежности захлестнула его сердце. Перед ним в одно мгновение пролетела вся его жизнь, главное место в которой принадлежало матери. Халаби почти не помнил отца. Он только знал из рассказов товарищей, служивших с отцом на южной границе, что Орман Баяхметов был бесстрашным и непоколебимым в своих решениях человеком. Оказавшись в засаде, устроенной басмачами, он не дрогнул, дрался до последнего патрона, не дался живым в руки врага.

После его гибели на руках у Мейрам Баяхметовой остались Халаби и пятилетняя Гульчаш. Нелегко пришлось молодой женщине, но она не согнулась под тяжестью этой ноши, сумела вырастить детей и помочь им твердо стать на ноги. Халаби до армии работал техником на заводе, Гульчаш заканчивает третий курс пединститута. Но каких трудов это стоило Мейрам! С тех пор как помнит мать Халаби, он не знает, чтобы ее когда-нибудь покидала забота о нем и сестре. Она не требовала никаких наград за свой материнский подвиг. Лучшей наградой ей были добрые слова людей о детях, неизменная любовь к ней сына и дочери.

«Но всегда ли мы платили ей этой любовью? — думал Халаби. — Нет. Иногда эгоизм, лень, мелкие обиды мешали нам по-настоящему заботиться о матери, помогать ей. Как жаль, что мы осознаем это слишком поздно. Ах, если б можно было заглянуть в добрые, все понимающие глаза матери, обнять ее и заслужить прощение за все причиненные ей обиды и огорчения».

Тугой ком подступил к горлу сержанта. Однако новая атака немцев прервала его мысли и вынудила снова взяться за оружие. И снова раскаленный пулемет Баяхметова прижимал фашистов к земле, отбрасывая их к кустарнику. Но они, не считаясь с потерями, вновь и вновь атаковали заставу. Так продолжалось почти до полудня. Халаби уже потерял счет атакам гитлеровцев и считал только оставшиеся боеприпасы, которые неумолимо таяли.

Наконец наступил момент, когда у сержанта остались одна граната-«лимонка» да несколько патронов в пулеметной ленте.

— Ну что же, теперь пора, — произнес Халаби. Он достал документы, сложил их в давно опустевший портсигар. Потом, наткнувшись в кармане на карандаш, вынул из красноармейской книжки фотокарточку улыбающейся Карлыгаш и на обратной стороне ее, рядом с дарственной надписью, быстро набросал неровным почерком: