А теперь он сам станет очередной ступенькой для кого-то.

Дальше мысль не пошла, растворяясь в сонной усталости, словно дымок из погасшей трубки. Заснуть бы... но что-то мешало, в ставший уже привычным людской шум вмешалось что-то новое, чужое — Ленок не осознал это, а ощутил, как опытный дирижер ловит малейшую фальшь в слаженной работе десятков инструментов оркестра. Но, по крайней мере, это был не начавшийся штурм... а значит, можно не вставать. Вот бы еще и обошлись без него — но нет, понял комендант, увидев, как продирается сквозь толпу сержант Уткинс. Не обойдутся.

— Сэр, — вид у сержанта был еще тот: мундир полурасстегнут, одна нижняя пуговица оторвана напрочь, вторая болтается на паре ниток, шапка уехала на затылок, — докладываю...

— Застегните мундир, как положено, сержант! — оборвал его Ленок.

— Виноват, сэр. — Сержант несколькими судорожными движениями привел мундир в чуть более пристойный вид. — Там... к воротам вышел парламентер, сэр!

— Парламентер?

— Так точно, сэр, — подтвердил сержант. — И это не орк, а человек... по крайней мере, был им, сэр.

— Вот как.

Это было нечто совершенно новое. До сих пор Ленок искренне полагал, что единственный доступный оркам способ ведения переговоров — это швыряние во врага отрубленными головами.

— Что ж, впустите этого... парламентера.

— Сэр, не думаю, — Уткинс бросил короткий взгляд на толпу за спиной, — что это стоит делать. Если эти его увидят... видите ли, сэр, он раскрашен.

— Ах, вот оно что... — комендант вздохнул. Уткинс был прав, если беженцы во дворе увидят посланца, жить он будет не больше пары вдохов. И любой, кто встанет между ним и толпой, протянет не дольше. Придется все-таки встать и дойти до ворот.

У оркских воинов татуировки были подчас настоящим произведением искусства — сложнейший орнамент, почти не тускнеющие от времени краски... зато и настоящим знатокам «символьной речи» хватало взгляда, чтобы оценить подвиги бывалых воинов. Разумеется, с людьми никто не возился столь же тщательно — орел-падальщик раскидывал крылья на плечах и груди небрежно-размашисто, зловещим красным пунктиром воспаленной плоти.

Ленок превосходно знал, как можно заслужить такую раскраску. Обряд «посвящения» был несложен: «всего лишь» вскрыть грудную клетку еще живого врага, голыми руками вырвать еще живое, содрогающееся сердце и пожрать его. Своим подросткам оркский обычай разрешал заменять врага на зверя. Но пленный должен был показать дикарям, что перешел на их сторону весь, до конца — ценой жизни своего боевого товарища. Или тех, кого должен был защитить. Женщины, старика, ребенка...

Сержант был прав — существо, что стояло сейчас перед комендантом, человеком уже не было.

— Зачем ты пришёл сюда?

Должно быть, предателя обманула усталость в голосе Ленока. Он счел её признаком слабости, готовности склонится перед волей рока. На самом деле же комендант лишь удивился, что предателю хватило наглости — или глупости — явиться к нему. Приободрившись, бывший солдат шагнул вперед и заговорил:

— Я — голос Амрагха, вождя вождей. Мой повелитель говорит: ваш жалкий форт — песчинка перед волной гнева его народа. Стоит ему лишь пожелать, и от вас не останется даже памяти. Но Амрагха будет огорчён, если кто-то из его доблестных воинов уйдет к предкам по эту сторону Хребта, не увидев, как пылают города бледношкурых на побережье. Вождю вождей нужно много воинов, и поэтому он предлагает вам перейти под его тень.

— Нам, это, стало быть, солдатам, — Ленок не спрашивал, он просто рассуждал вслух, устало роняя слова в сухую пыль под сапогами. — Пройти обряд... проще простого, гражданских в форте хватит на всех... да, хороший шанс... дайте винтовку, капрал.

Последнюю фразу комендант произнес тем же устало-равнодушным тоном, и поверивший в свою удачу перебежчик слишком поздно почуял неладное. Когда же до него дошел смысл сказанного, было уже поздно — подхватив «йоркен», ленок быстро и ловко, словно на учебном плацу перед когортой, выполнил «штыком коли», напоследок провернув лезвие. «Крашенный», выпучив глаза, попытался зажать рану ладонями, завалился на бок и, несколько раз дернувшись, затих.

Ленок, отойдя на пару шагов, несколько раз воткнул штык в землю и перебросил винтовку капралу.

— Оттащите эту падаль ярдов на сто! — приказал он. — Пусть его новые братья-падальщики поужинают.

Возвращаться назад, через толпу, не хотелось. По лестнице у ворот он поднялся на стену и начал обходить её, «дабы внушить видом своим бодрость духа подчиненным», как говорилось в соответствующем разделе устава. Как он и ожидал, бодрость духа была на уровне чуть ниже похоронного — усталые тени у бойниц чаще всего даже не замечали подходившего коменданта, лишь после прямого к ним обращения отзываясь дежурными: «да, сэр, так точно, сэр». Впрочем, Ленок и не ждал, что его солдаты будут вести себя в стиле древних героев. Хвала Единому, обошлось без паникёров, сейчас один заполошный вскрик обернулся бы искрой в пороховом погребе. В Пограничном Легионе быстро привыкали к мысли, что Ангел Смерти ходит рядом, то и дело тыкая в кого-то костлявым пальцем.

Комендант собирался обойти по периметру весь форт, но вид болтавшегося у второй угловой башни трапа заставил его передумать. Ухватившись за перекладину, Ленок принялся карабкаться вверх.

— Добро пожаловать на борт, сэр! — мичман О’Шиннах перегнулся через фальшборт и, схватив коменданта за руку, сильным рывком буквально забросил его на палубу. — Решили прокатиться с ветерком?

— Проветриться, — буркнул комендант. Шхуна висела футах в тридцати над землей, и легкий ветерок сдувал хотя бы часть «ароматов». — И поговорить. У тебя ведь была своя каюта?