Впрочем, подумав о том, какие секреты из его мужской загадочной жизни он мог бы ей поведать, она смутилась и опустила глаза под его пристальным взглядом.

Усмехаясь чему-то, Шеа покончил с поздним ужином и откинулся на спинку стула, заложив руки за голову. Он удовлетворенно вздохнул:

— Должен признаться, не ожидал. Ты молодец, Нелл. До этого ужина я бы поклялся, что ты не сможешь и воды вскипятить.

— Не обольщайся: я всего лишь пожарила яичницу. А что заставило тебя думать, что я и воды не смогу вскипятить?

— Твои ноги, — откровенно ответил он.

— Что ж, до этого ужина я бы поклялась, что ты и тоста не сумеешь пожарить, — отпарировала она.

Он воинственно выпятил подбородок:

— И на чем же ты основывалась?

— Меня на эту мысль навели твои ноги.

Он расхохотался:

— Ты еще увидишь, что у меня талант по части домашнего хозяйства.

Он взял свою тарелку:

— Я мою, ты вытираешь, — он протянул ей полотенце.

— Но здесь только одна тарелка, — засмеялась Нелл. — А, впрочем, ты прав: начинать надо с малого.

Он протянул ей вымытую тарелку и принялся за миску:

— А когда ты наконец расскажешь мне о гала-представлении?

В панике она едва не выронила тарелку. У нее затряслись руки:

— Я не собираюсь рассказывать тебе об этом. Ты прочтешь все в собственной газете.

— Даже самое безобидное сообщение?

— Нет.

— Ты мне не доверяешь? — Его глаза смотрели плутовски.

Нелл заставила себя улыбнуться:

— Часть меня тебе доверяет, но…

— А другая?

— А другая хорошо помнит Вудворда и Бернштейна.

— Не вижу аналогии, — сказал он, беря ее руку в свои. Его руки, теплые и сильные, совершенно скрыли ее ладошки.

Ей очень хотелось ответить на его нежное рукопожатие, но она сдержала себя, улыбнувшись и покачав головой:

— Не хочу даже говорить об этом, Шеа. На моих устах — печать.

— Ты — жесткая женщина, Нелл.

— Просто осторожная, — поправила его она. — Я…

Он поднес палец к ее губам, чтобы очертить линию «печати», и она совершенно непроизвольно, как будто это была естественнейшая вещь, поцеловала его руку. И снова испугалась: не его, но себя самой. Ей страшно хотелось обнять его, положить ему руки на плечи. Ей так хотелось этого, что прерывалось дыхание.

Глаза Шеа стали огромными, и, пока она все еще боролась с собой, он уже схватил ее в объятия, прижав к своей мощной, твердой груди. Она чувствовала его губы, властно охватившие ее рот, она слышала биение его сердца, — и ее сердечко готово было разорваться, а кровь гудела в ушах. Огонь начал пожирать ее. Он поднялся откуда-то от колен, лизал всполохами ее бедра; она чувствовала, как плавится каждая нить тончайшего нейлона под жадными пальцами Шеа. Ее тело вновь отдалось во власть рук ее врага. Колени ее задрожали и подогнулись, и она еще крепче уцепилась за талию Шеа, чтобы не упасть.

Но он не дал ей упасть. Он как бы унес ее прочь и от пространства комнаты, и от времени, и от нее самой. Руки его ласкали ее с каким-то таинственным ритмом. Крепко держа ее в объятиях, он неотрывно впивался в нее губами, а рука его уже ласкала ее поддатливую грудь. К ее изумлению, все ее тело подчинилось его невнятному ритму — и вот уже плечи ее охватил огонь страсти, и она сама крепче прижалась к нему.

Ей не хватало дыхания. Он понял это и слегка отстранился, улыбаясь и глядя ей в глаза. Нелл, искушенная в жизни, умница Нелл безмолвно, безвольно лежала у него в руках.

— Спокойной ночи, — тихо сказал он ей на ухо. И вышел, оставив ее, дрожащую, потрясенную, помнящую лишь привкус земляники на губах.

Ночь прошла слишком быстро. Нелл зарылась с головой в одеяло, уговорив себя еще на пять минут. Пять блаженных минут. Но вскоре послышался звук открываемых штор, и голос Флоры спросил, не собирается ли она спать весь день.

Нелл с трудом открыла глаза. Флора стояла, облокотившись на спинку, уперев руки в боки; волосы ее были выкрашены в новый цвет.

— Больной вы не выглядите, — заметила без обиняков Флора.

— Я проспала, — сказала Нелл. — Через двадцать минут я уйду. — Она уже потянулась было рукой к халату, но вместо этого почему-то спросила: — А как выглядела бывшая жена Шеа?

— Как выглядела? Я вам скажу. — Флора доверительно присела на край кровати. — Это была чистая гусыня. Прилипла к нему как репей. Сводила его с ума, цепляясь к нему. Он терпеть этого не может. Ходила за ним, как тень. И, разрешите уж мне сказать вам, это была низкая женщина. Ее коронным средством против него была …ложь. — Флора произнесла это слово с негодующим презрением.