– Реванш нам всем пришелся бы очень кстати, – пробормотал кудрявый. – Весть о том, что Меркатто жива, разнеслась по Талину с быстротой молнии. Всюду развешаны ее портреты. – Что было правдой. Морвир их видел, проходя по городу. – Говорят, будто вы, ваша светлость, нанесли ей удар кинжалом в сердце, но она выжила.

Герцог фыркнул.

– Уж в сердце я бы точно не стал целиться. Это ее наименее уязвимый орган.

– Говорят, будто вы сожгли ее, утопили, разрубили на четыре части и скинули с балкона. Но части срослись, и она воскресла. Еще говорят, будто на бродах Сульвы она одна убила двести человек. Одна атаковала ваши войска и рассеяла их, как солому на ветру.

– Чувствуется рука Рогонта, – процедил герцог сквозь зубы. – Этот ублюдок рожден сочинять дешевые пьески, а не править людьми. Вскоре мы услышим, что у Меркатто выросли крылья и она произвела на свет второе воплощение Эуса!

– Ничуть не удивлюсь. В объявлениях на каждом углу ее провозглашают орудием судьбы, призванным избавить Стирию от вашей тирании.

– Тиран, уже? – Герцог мрачно усмехнулся. – Быстро же меняется ветер в нынешние времена!

– Еще говорят, что убить ее невозможно.

– Вот как, правда? – Взгляд воспаленных глаз Орсо обратился к Морвиру. – А вы что скажете, отравитель?

– Ваша светлость… – Тот снова согнулся в угодливом поклоне. – Моя успешная карьера основана на принципе, который гласит – нет ничего живого, у чего нельзя было бы отнять жизнь. Меня всегда изумляла скорее легкость совершения убийства, нежели его невозможность.

– Не желаете ли доказать это?

– Ваша светлость, молю только об удобном случае. – И Морвир отвесил еще один поклон, будучи твердо убежден, что с поклонами не переусердствуешь, имея дело с такими людьми, как Орсо. Великий эгоизм этих людей является великим испытанием для терпения окружающих.

– Что ж, я согласен. Убить Монцкарро Меркатто. Убить Никомо Коску. Убить Котарду, графиню Аффойи. Убить Лирозио, герцога Пуранти. Убить Патина, первого гражданина Никанте. Убить Соториуса, канцлера Сипани. Убить великого герцога Рогонта, прежде чем он будет коронован. Пусть я потеряю Стирию, но я отомщу. Можете быть уверены.

Морвир сердечно улыбался, когда началось перечисление. К концу задрожал, хотя со стороны, возможно, кто-то и мог счесть улыбкой гримасу, которую он удерживал на трясущихся губах ценою величайших усилий. Похоже было, его отважный шаг увенчался небывалым успехом. Поневоле вспомнилась попытка досадить четверым своим мучителям в приюте, добавив в воду слабительных ланкамских солей. Она привела к безвременной кончине всех работников заведения и большинства детей…

– Ваша светлость, – он откашлялся, – это немалое количество убийств.

– И несколько громких имен в придачу к вашему списку, не так ли? Вознаграждение тоже будет немалым, не сомневайтесь. Верно, мастер Сульфур?

Тот перевел взгляд разноцветных глаз со своих ногтей на Морвира.

– Разумеется. Я, видите ли, представляю банкирский дом Валинта и Балка.

Морвир поморщился.

– Ох… я и вправду не имел ни малейшего представления, поймите… – Как же ему сейчас хотелось, чтобы Дэй была жива. Тогда он мог бы с негодованием возложить всю вину на нее и предоставить герцогу для его темниц нечто материальное…

По счастью, мастер Сульфур вроде не искал козла отпущения. Пока.

– О, вы были всего лишь орудием, как сами говорите. И если будете разить столь же метко в наших интересах, беспокоиться вам не о чем. Кроме того, Мофис был ужасным занудой. Что скажете, если все пройдет удачно, о сумме в миллион скелов?

– Миллион… скелов? – пролепетал Морвир.

– Нет ничего живого, у чего нельзя было бы отнять жизнь. – Орсо, не сводя глаз с лица Морвира, подался вперед. – Что ж, приступайте!

Пока они добрались до места, стемнело. В окнах начал загораться свет, в черном небе засверкали, словно бриллианты, высыпанные ювелиром на бархат, звезды. Шенкт Аффойю не любил. В этом городе он, будучи мальчиком, учился до того, как впервые встал на колени перед мастером и поклялся никогда не вставать на них впредь. В этом городе он влюбился в женщину слишком богатую, слишком взрослую, слишком красивую для него, отчего превратился в слезливого дурачка. На здешних улицах стояли рядами, помимо древних колонн и вечно жаждущих влаги пальм, воспоминания о детской ревности, стыде и горьких обидах. Странно, но, сколь бы жесткой и прочной ни становилась с возрастом кожа человека, раны юности никогда не затягиваются.

Аффойю Шенкт не любил, но сюда привел его след. Одних неприятных воспоминаний было маловато, чтобы бросить работу на полпути.

– Здесь?

Кривой закоулочек, затерянный в глубинах старой части города, вдали от оживленных улиц, среди других таких же глухих закоулков, где на стенах красуются непристойные надписи с картинками, посвященные сильным мира сего. Крохотный домишко с облезлыми оконными рамами и просевшей крышей, зажатый между складом и покосившимся сарайчиком.

– Здесь, – прошелестел нищий, обдав Шенкта зловонным дыханием.