– Жаль… я бы любовалась им вечно, – усмехнулась Витари и двинулась за ним.

– Одна тысяча восемьсот двенадцать, – сказал Балагур.

Монца взглянула на него с удивлением.

– Чего?

– Людей. В процессии.

– И что?

– Сто пять камней в ожерелье королевы.

– Черт… я спрашивала, сколько их?

– Нет.

Балагур последовал за остальными.

Она осталась одна. По-прежнему крепко, до боли, сжимая правый кулак и плотно сомкнув челюсти, сердито поглядела вниз, на улицу, с которой уже расходились зрители, поежилась под порывом начавшего крепчать ветра.

– Монца…

Не одна. Повернув голову, она встретилась глазами с Трясучкой, стоявшим куда ближе, чем хотелось бы.

Вид был такой, словно поиск слов был тяжелейшей работой. Он заговорил:

– Это все так… как будто мы не… не знаю. После Вестпорта… я только хотел спросить…

– Лучше не спрашивай.

Она обошла его и тоже скрылась в дверях.

Никомо Коска с улыбкой на губах прикрыл глаза, облизнулся, глубоко втянул носом воздух и поднес ко рту бутылку. Выпить, выпить, выпить… Стук стеклянного горлышка о зубы, столь много обещающий, прохладная влага на языке, сладостно скользящая в горло, когда глотаешь… если только это не вода, конечно.

Он поднялся с постели, влажной от пота, и в одной ночной рубахе, такой же сырой и липкой, прокрался в кухню в поисках вина. Или любой паршивой кислятины, которая дарует человеку хмель. Чего угодно, лишь бы спальня перестала раскачиваться, как телега на бездорожье, разбежались муравьи, ползающие по телу, и унялась проклятая головная боль. Пропади все пропадом. И попытка измениться, и Меркатто с ее местью тоже.

Надеясь, что остальные еще в постели, он испытал ужасное разочарование и неловкость, когда увидел у печки Балагура, уже варившего к завтраку овсянку. Правда, через некоторое время вдруг понял, что странным образом рад встрече с бывшим арестантом. В неизменном спокойствии Балагура ему чудилось нечто почти магическое. В этой абсолютной уверенности, позволяющей молчать часами, не беспокоясь, кто что подумает… Коска как будто и сам делал первый шаг к необычному для себя спокойствию. Но не к молчанию. Болтал он не останавливаясь, покуда сумрачный свет, пробивавшийся сквозь щели в ставнях, становился ярче, предвещая восход.

– …какого черта я пошел на это, а, Балагур? Сражаться, в моем возрасте!.. Сражаться… вот уж чего никогда не любил. Да еще и на одной стороне с этим хвастливым клопом, Морвиром! Отравителем! Гнуснейшим из убийц!.. Прекрасно сознавая к тому же, что я нарушаю первое правило солдата…

Балагур, помешивая овсянку, приподнял бровь. Коска был почти уверен, что бывший арестант знает, зачем он сюда пришел, но никогда не скажет об этом вслух. Уголовники в большинстве своем удивительно тактичны. Поскольку в тюрьме бестактность может оказаться роковой.

– Первое? – спросил Балагур.

– Никогда не воюй за слабую сторону. И вообще… я тоже всегда терпеть не мог герцога Орсо, но понимаю, тем не менее, что между ненавистью к человеку и попыткой эту ненависть воплотить пролегает пропасть, бездонная и весьма опасная. – Коска стукнул кулаком по столу, отчего макет Дома Кардотти подпрыгнул. – Особенно когда действуешь в интересах женщины, которая уже предала тебя однажды…

Мысли его, подобно ручным голубям, неизменно возвращающимся в любимую и ненавистную клетку, устремились, минуя девять пролетевших лет, в Афьери. Он вспомнил скачущих навстречу лошадей, солнце, встающее над горизонтом, как вспоминал это бесконечное множество раз, напиваясь в грязных дешевых тавернах, ночуя на дрянных постоялых дворах всего Земного круга. Отличная игра, думал он тогда в пьяном угаре, любуясь умело организованной притворной атакой. Вспомнил теперь первый холодок страха, когда всадники не сбавили хода. Леденящий ужас, когда они смяли строй его ничего не подозревавших солдат. Смесь ярости, отчаяния, тошноты, пьяного головокружения, когда он мчался прочь с поля боя, где разносили в клочья его бесшабашное войско и его воинскую репутацию. Эта смесь ярости, отчаяния, тошноты, пьяного головокружения преследовала Коску неотступно с тех пор, подобно собственной тени.

Он хмуро поглядел на свое кривое отражение в стекле бутылки с водой.

– Память о победах растаяла, – сказал тихо, – умерла, растворившись в болтовне, не более убедительной, чем иная ложь. О неудачах, разочарованиях, раскаянии – жива, словно все случилось вчера. Улыбки девушек не помнятся так… Только обиды, в которых мы обвиняем других. Толчок неведомо чьего плеча в толпе, заставляющий нас злобствовать целый день. Месяц. Вечно. – Он скривил рот. – Из этого-то и состоит прошлое. Из поганых моментов, которые сделали нас теми, кто мы есть.

Балагур все молчал, что подзуживало Коску к откровениям похлеще всяких расспросов.

– И самый горький в моей жизни момент, когда против меня пошла Монцкарро Меркатто… Мне бы отомстить ей вместо того, чтобы помогать мстить самой. Мне бы убить ее, а заодно Эндиша, Сезарию, Виктуса и прочих моих бывших друзей-ублюдков из Тысячи Мечей. Так какого же черта я тут делаю, Балагур?

– Говорите.

Коска фыркнул.

– Как обычно. Мне всегда отказывает здравый смысл, если дело касается женщин. – И разразился вдруг лающим смехом. – По правде говоря, он отказывает напрочь в любом затруднительном положении. Потому-то жизнь моя и полна треволнений. – Он со стуком поставил бутылку на стол. – Довольно грошовой философии! Суть в том, что мне нужно измениться. И, что еще важнее, отчаянно нужны деньги. – Поднялся из-за стола. – Чертово прошлое. Я – Никомо Коска, черт подери! Я смеялся врагам в лицо! – Сделал паузу. – И я возвращаюсь в постель. Премного благодарен вам, мастер Балагур, вы прекрасный собеседник.

Бывший арестант на мгновение оторвал взгляд от котелка с кашей.

– Я едва ли слово сказал.

– Вот именно.

Утреннюю трапезу Морвир сервировал для себя на маленьком столике в маленькой спаленке, служившей, вероятно, когда-то верхней кладовой в заброшенном складе, расположенном во вредном для здоровья районе Сипани, города, который он всегда терпеть не мог. Сервировка состояла из кривоватой миски с холодной овсянкой, помятой кружки с горячим чаем и надколотого стакана с теплой водой. Рядом стройной шеренгой выстроились семнадцать флакончиков, бутылочек и кувшинчиков с разнообразными пастами, жидкостями и порошками – прозрачными, белыми и желтыми, в основном, не считая зеленовато-синей выжимки скорпионьего яда.