Среди грозящих нам сегодня перспектив, пожалуй, самой мрачной является возможность того, что две немецкие армии пойдут войной друг на друга. Всякое дальнейшее наращивание вооружений с той или с другой стороны увеличивает эту опасность. Уход в Лес есть единственное средство, которое может быть посвящено общим целям, без оглядки на искусственные границы. Здесь можно обрести пароли, распространение которых и обмен которыми, воспрепятствует тому, чтобы немцы стреляли друг в друга. Просвещение по ту и по другую сторону, в том числе и идеологическое, не может навредить, и также сослужит свою службу в тот судьбоносный час, когда, как в битве под Лейпцигом, начнут переходить на другую сторону.

Сила, которая основное внимание уделяет уходу в Лес, подтверждает тем самым, что у неё нет планов наступательной войны. Зато она способна сделать свои оборонительные средства очень сильными, и даже устрашающими, при очень незначительных затратах. Это создаёт возможность долгосрочной политики. Плоды сами падают в руки тому, кто сознаёт свои права и умеет ждать.

Нужно коснуться ещё той возможности, что уход в Лес, как путь, на котором свобода и необходимость постигают друг друга, окажет воздействие и на армию, и изначальные формы сопротивления, от которых произошло всё солдатское, вновь вернутся в историю. Когда перед лицом колоссальной угрозы встаёт чистый вопрос «быть или не быть», свобода из пространства права поднимается на другой, более священный уровень, на котором отцы, сыновья и братья становятся едины. Никакие армейские планы не смогут перед ними устоять. Перспектива того, что пустая рутина завладеет вещами, гораздо опаснее перспективы оказаться безоружным. Всё же этот вопрос не касается ухода в Лес как такового; здесь одиночка сам определяет способ и образ сохранения своей свободы. Если он решает служить, дисциплина превращается в свободу и становится одной из её форм, одним из её средств. Свободный человек любому оружию придаёт свой смысл.

Как все сословные формы были переплавлены в специализации рабочего характера, что значит: в технические функции, так же были переплавлены и солдатские формы. Солдату из всех подвигов Геракла остался, по сути, только один: он должен время от времени чистить Авгиевы конюшни политики. В этом деле ему всё труднее сохранять руки чистыми, и вести войну тем способом, который, с одной стороны, отличал бы его ремесло от ремесла полицейского, а с другой стороны, от ремесла мясника, или даже живодёра. Для его новых нанимателей это менее важно, чем распространение ужаса любой ценой.

К тому же технические изобретения расширяют области войны до бесконечности, и новое оружие стирает всякое различие между комбатантами и нонкомбатантами. Вместе с этим исчезает та предпосылка, которой обуславливается сословное самосознание солдата, и рука об руку с этим продолжается упадок рыцарских форм ведения войны.

Ещё Бисмарк отверг предложение привлечь Наполеона III к суду. Он, как военный противник, считал себя не вправе делать это. С тех пор уже стало принятым судить побеждённого противника с точки зрения юридических норм. Тяжбы, сопряжённые с подобными вердиктами, являются излишними и безосновательными. Партии не могут судить. Этим они продлевают акт насилия. Они также лишают обвиняемого права на суд.

Мы живём во времена, когда войну трудно отличить от мира. Границы между службой и преступления размыты на множество оттенков. Это вводит в заблуждение даже самый острый глаз, поскольку к каждому отдельному случаю примешивается сумятица времени, всеобщая вина. Кроме того, отягчающим обстоятельством служит то, что царей больше нет, что правители всех мастей поднимаются вверх по партийным ступенькам. Их происхождение уменьшает их способность к делам в интересах Целого, таких, как заключения мира, приговоры, праздники, траты и приобретения. Силы в большинстве своём исходят из Целого; их нельзя получать и умножать за счёт внутреннего изобилия: собственного бытия. Это приводит к дроблению капитала на сулящие верную прибыль кусочки, заботы и расчёты одного дня, чего опасался ещё старик Марвиц.

Единственным утешением в этом спектакле служит то, что речь идёт о падении в известном направлении и с известными целями. Периоды вроде этого раньше называли междуцарствием, в то время как сегодня этот период представляется как цеховой ландшафт. Он характеризуется тем, что он лишён финальной действительности; и в этом также заключается большое достижение, поскольку уже осознают, что нельзя, принимать обветшалые элементы за действительные, и потому не стремятся их сохранить. Подобно тому, как наш вкус отказывается от применения готических форм в мире машин, так же поступает он и в моральной области.

Мы в деталях изложили это при рассмотрении мира труда. Нужно понимать законы, по которым существует этот ландшафт. С другой стороны, ценностное восприятие остаётся нелицеприятным, что приводит к боли, к осознанию утраты, и это неизбежно. Вид стройплощадки не способен внушить того спокойного удовлетворения, которое приносит созерцание шедевра, и так же мало совершенства и в других вещах, которые можно там увидеть. В той мере, в какой это осознаётся, приобретается честность, и это указывает на почитание более высоких порядков. Подобная честность способна создать необходимый вакуум, что особенно заметно в живописи, которая ещё сохраняет своё теологическое соответствие. Осознание утраты выражается также в том, что всякая серьёзная оценка ситуации соотносит себя либо с прошлым, либо с будущим. Она приводит либо к критике культуры, либо к утопии, предсказанной учением о цикличности времени. Утрата правовых и моральных связей также относится к значительным темам литературных произведений. В частности, действие американского романа происходит в сферах, где больше не осталось ни малейшего представления о долге. Он взрастает на голой скале, которую только в некоторых местах своими гниющими слоями покрывает гумус.

При уходе в Лес нужно быть готовым к тем кризисам, перед которыми не могут устоять ни закон, ни обычай. Во время этих кризисов можно наблюдать нечто подобное тем выборам, которые мы описывали в начале. Массы будут следовать за пропагандой, которая обеспечивает им техническую связь с правом и моралью. Ушедший в Лес не таков. Это и есть то суровое решение, которое он должен принять: в каждом случае оставлять за собой право судить о том деле, на которое требуют его согласия, или в котором требуют его участия. Ему придётся пожертвовать многим. Но также это принесёт ему непосредственный выигрыш в суверенитете. Впрочем, положение вещей таково, что выигрыш этот способны оценить лишь немногие. Но господство может приобрести лишь тот, хранит в себе знание об изначальных человеческих идеалах, и кого никакая превосходящая сила не может принудить отказаться поступать по-человечески. Как этого достичь, остаётся главным вопросом сопротивления, которое не всегда обязательно должно быть открытым. Требование открытого сопротивления относится к любимым теориям людей, сопротивлению непричастных, однако, на практике это равнозначно тому, как если бы вручить тирану в руки список последних оставшихся людей.