Они все молча вышли, Илья остался.

— Что ты чудишь? — недовольно спросил у Сергея Слава. — Что ты хотел мне сказать?

— Нам с тобой еще в одно место придется съездить. Я так думаю.

В это время дверь кабинета открылась, на пороге показался Илья, вытирающий руку платком. На платке была кровь! За ним с трагическим видом стояла растрепанная Гукова, зажимая нос, из которого текла кровь.

— Семенов! Вы что, ее ударили? Вы совсем свихнулись? — закричал Земцов.

— Ужасно, Семенов, — ворчливо заметил Сергей. — Как вы могли. Слава, составь акт, и мы сразу доставим хулигана к мировому судье. Я знаю, кто сегодня работает. Семенов злоупотребляет жестикуляцией. Видимо, ругался и задел пострадавшую Гукову.

Акт был составлен, Гукова его подписала.

— Вы с нами поедете, пострадавшая? — спросил Слава.

— Пошли вы на…

Она открытым текстом указала адрес. Они вышли. Виктор поехал домой. А Илью Слава, Сергей и Масленников действительно повезли к мировому судье. Она прочитала акт и сказала без выражения:

— Ненавижу праздники. У всех появляется неадекватная жестикуляция. Семенов, выписываю вам штраф — пятьсот рублей. И больше не пейте.

— Считайте, что я завязал, — смиренно кивнул Илья.

Следователи довезли его до дома.

— Напейтесь сегодня, — посоветовал ему на прощание Масленников.

Виктор вечером лег спать рядом с Ольгой, обнял ее, дождался, пока она уснет. Потом разрешил себе думать. Думал он о том, что может вслед за Ильей разбить нос стерве, которая порочит память его дочки, а может попытаться просто забыть всю эту историю с самоубийством неуравновешенного подростка и с возможной местью Валерии семье исчезнувшего Андрея. Он всегда знал, что она носила в своей душе ад из-за него, — все это можно и, скорее всего, нужно сделать, кроме разбивания носа. Ради своей жизни, ради жизни Ольги, которая после операции стала беспомощней котенка. Но у него вряд ли получится. Это недостойно думающего и чувствующего человека. Он не обвиняет свою любимую погибшую дочь… Ей он точно не судья. Он с собой должен как-то разобраться. Виктор пролежал рядом с Ольгой до четырех часов утра. Потом встал тихонько и начал одеваться. Он уже был в костюме и открывал дверь спальни, когда ему почудился шорох за спиной. Он оглянулся. На самом деле Ольга не шевелилась. Виктор, наверное, услышал трепет ее ресниц. Перепуганные, отчаянные глаза на пол-лица.

— Оля, — он вернулся и присел на край кровати. — Ты, конечно, решила, что я тебя бросаю. У тебя сумасшедшие мысли. На самом деле я хочу съездить домой, чтобы успеть вернуться до того, как ты проснешься. Понимаешь? Мне нужно кое-что посмотреть в бумагах, альбомах. Я ничего оттуда не взял. Я должен поговорить с Анной о Валерии. Она не только моя дочь. Мать должна знать больше меня. Может, она мне что-то объяснит.

— Да, — прошептала Оля. — Я понимаю. Только как я могу это пережить: ты будешь разговаривать со своей женой? А если она тебя не отпустит ко мне?!

— Оля, дорогая, ты — вечный ребенок. Ну побудь, пожалуйста, немного взрослым человеком. Немного! Это необходимо. Дать тебе лекарство, чтобы ты уснула?

— Нет. Я усну сама. Или потом приму лекарство. Или подожду тебя.

— Ждать не надо! Ты только себя накрутишь. Я не могу рассчитать, сколько времени мне понадобится. Спи.

— Хорошо, — быстро сказала Ольга. — Ты только не сердись. И не думай обо мне. Я очень хочу спать.

Виктор вышел в смятении. Валерии нет, он сейчас нужен Ольге. Но он не может оставить эти события без собственного анализа и вывода. Его не интересует даже, что решит следователь. Это ни на что не повлияет, в отличие от его суда над самим собой.

…Он открыл дверь бывшей квартиры своим ключом. Из прихожей увидел, что в спальне, как всегда, горит ночник. Анна никогда его не выключает. Повесил куртку на вешалку, постучал к ней в дверь, как гость. Она сразу ответила: «Заходи, Витя».

— Здравствуй, Аня, — сказал он, подошел и коснулся губами ее щеки. — Как ты догадалась, что это я?

— А кто же еще? — Анна сидела на кровати. Она часто сидела ночами, потому что так ей легче было дышать. — Стасика сейчас и пушкой не разбудишь. И потом, я узнаю всегда, когда твоя машина въезжает во двор, когда именно ты из лифта выходишь. Привычка.

— Ну да. Как вы?

— Нормально.

— Денег хватает? Я скоро еще привезу.

— Есть пока. Что-то случилось?

— Как тебе сказать… Я приехал поговорить о нашей дочери. Места себе не нахожу. Понимаешь, вскрылась дикая история. Валерия позвонила с работы одной девочке, которая была у них на осмотре, и сказала, что у нее обнаружен сифилис. Девочка была здорова, но она ее убедила… И та повесилась. Ее звали Люда Семенова, она племянница Андрея, из-за которого все в жизни Леры пошло не так. Как ты думаешь, Лера могла столь нелепо отомстить этой семье? Следователи рассматривают другую версию: преступную программу по отпугиванию бесплатных пациентов, были и другие подобные звонки. Но я это отвергаю. Участие Валерии в столь циничном мероприятии отвергаю. Может, я чего-то не заметил и Валерия помешалась? Меня об этом спрашивал эксперт, кстати. Я допускаю что угодно. Срыв, злую шутку, даже нетрезвую выходку… Мне важно твое мнение.

Анна долго и молча смотрела на мужа горячими сухими глазами. Потом закашлялась, прижав платок ко рту. Выпила воды из стакана.

— Что мы с тобой можем решить, — сказала она. — Леры нет. Правду скорее узнают следователи, чем мы. Если это — не единственный случай, то мстить она могла заодно. И это ушло с ней в могилу. Мое мнение… Ну, раз ты за ним приехал в такое время… Люди, у которых спокойна совесть, спят. Мы с тобой — нет. Вопрос: почему? Ты предал меня и сына, память дочери, потерпи то, что я тебе сейчас скажу. Валерия, как и ты, была способна на злодейство. Не хочу произносить слово «преступление», мертвых никто не имеет права судить. А я мать. Но я родила злого человека, а ты своей любовью сделал все, чтобы она поверила в то, что ей все дозволено. Ты рассказал чудовищную историю, но я ни капельки не удивилась. Она могла! Она могла и мстить, и делать это из-за денег. И не потому, что нуждалась или была алчной. Просто это ей нравилось! Причинять зло людям. Вот что я тебе скажу. Говоришь, она убила девочку? И, может быть, не одну? Верю. Ты же добил меня. Бросил сына. Чему ты удивляешься?