Родился в Петрограде, живу в Ленинграде, но тоскую по родине.

Ленинградом наш город был на протяжении почти семидесяти лет. За это время сменились три поколения граждан, которые с гордостью называли и называют себя ленинградцами. Однако на эти три поколения пришлись самые страшные годы XX столетия. Гражданская и Отечественная войны, террор и блокадный голод смертельной косой прошлись по сотням и сотням тысяч ленинградцев. От года к году их становилось все меньше и меньше. А их единственными привилегиями в этом мире до сих пор остаются почетное имя «ленинградцы» да коммунальные квартиры без всяких элементарных удобств — вечный крест и тяжкая ноша, сопутствующая им от рождения до кончины. Актуальность популярных в свое время анекдотов остается по-прежнему высокой:

— Ленинградцы? Какие ленинградцы? Все ленинградцы лежат на Пискаревском кладбище.

– Где можно встретить коренного ленинградца?

— В бане и в коммунальной квартире.

Уникальность понятия «ленинградец» состоит еще и в том, что в глазах всего мира ленинградцы являются не только прямыми наследниками дореволюционной петербургской культуры, но и представителями высочайшей культуры социалистического периода жизни города. И уже поэтому естественное уменьшение количества людей, родившихся в советском Ленинграде, давно вызывает беспокойство и озабоченность городского фольклора.

Старушка входит в переполненный ленинградский автобус. Никто ей не уступает место.

— Неужели интеллигенции не осталось в Санкт-Петербурге? — горестно вопрошает старушка.

— Интеллигенции, мамаша, до х…, а вот автобусов мало.

Но, как сказал Михаил Булгаков словами незабвенного профессора Преображенского, разруха начинается в головах. Интеллигенции было мало не только среди рядовых ленинградцев. Помните, мы говорили, что в старом Петербурге на роль «дураков» фольклор выбрал военных комендантов? В советские времена такими «козлами отпущения» стали первые секретари обкомов КПСС. Городской фольклор приписывал им такие образцы непроходимой глупости, которые простодушным военным комендантам и не снились.

С 1962 по 1970 г. должность первого секретаря Ленинградского обкома КПСС занимал Василий Сергеевич Толстиков. По воспоминаниям ленинградцев, это был обыкновенный партийный чиновник, простодушие которого граничило с глуповатостью. По сохранившимся от того времени анекдотам можно легко судить об умственных достоинствах «хозяина Ленинграда».

Однажды в Ленинград приехала делегация американских конгрессменов. Встречал их первый секретарь Ленинградского обкома Толстиков. Тут же состоялась беседа. Один из конгрессменов среди прочего заинтересовался:

— Каковы показатели смертности в Ленинграде?

Толстиков уверенно и коротко ответил:

— У нас в Ленинграде смертности нет.

После просмотра нового кинофильма «Проводы белых ночей», в котором есть сцена развода Дворцового моста, Толстиков пришел в ярость, топал ногами и брызгал слюной от злости:

— Я вас сотру в порошок! — кричал он. — Вот тут у вас молодые люди гуляют, а перед ними поднимается бетонный мост, что это за символ?

При всей уникальности Петербурга как города с высочайшими культурными традициями ему не удалось избежать двух наиболее характерных для всех крупных промышленных и торговых мегаполисов пороков: мужского пьянства и женской проституции. Городской фольклор на ту и другую темы значителен по количеству и многообразен по жанрам и видам. Не составляют исключения и анекдоты, посвященные этим асоциальным явлениям.

Пьянство в Петербурге имеет давние традиции. Конечно, нельзя безоговорочно утверждать, что в пагубном распространении «питейного дела» виновен исключительно Петр I, но трудно умолчать о том, что первый петербургский трактир на Троицкой площади открыл и назвал «Австерией четырех ветров» именно он. А знаменитый кабак вблизи Морского рынка в начале будущего Невского проспекта вообще носил его монаршее имя: «Петровское кружало». Традиция пития и в самом деле была заложена основателем Петербурга, хотя в фольклоре есть свидетельства того, что эта неизлечимая страсть внедрена в незапамятные времена на генетическом уровне.

Князь Цицианов, известный поэзией рассказов, говорил, что в деревне его одна крестьянка разрешилась от бремени семилетним мальчиком, и первое слово его в час рождения было:

— Дай мне водки!

В том, что питие на Руси патронировалось государями, ничего удивительного не было. Государственная монополия на водку приносила неслыханные доходы. Чтобы понять, насколько они «неслыханны», приведем только один пример. Церковь Воскресения Христова, что у Варшавского вокзала, в народе называют «Копеечной». Бытует легенда, что церковь строилась не только на пожертвования членов общества трезвенников, но и на деньги специального налога, которым были обложены все питейные заведения тогдашней России. Налог составлял всего одну копейку с каждой тысячи рублей дохода, но и этого будто бы хватило на все строительство.

Государственное присутствие в водочной торговле в Петербурге было более чем демонстративным. Над входами в кабаки вывешивались российские гербы, а над стойками и столами красовались портреты царствующих монархов. Как утверждает фольклор, портреты исчезли только при Николае I.

Однажды в кабаке прямо под портретом Николая I разбушевался пьяный купец. Ругался матом и рассказывал срамные анекдоты. Кабатчик попытался его урезонить:

— И не совестно? Под портретом императора!