От многого было бы избавление, если бы, допустим, в апреле 17-го Ильич был таков, что не смог бы влезть на броневик.

Владимир Ильич хорошо знал склонность пролетарского человека к зеленому змию. Еще накануне переворота, находясь в квартире Фофановой, он, согласно фольклору, шлет отчаянную записку в ЦК:

Товарищи цекисты, передайте питерскому пролетариату, что пьянка пьянкой, но чтоб в ночь на 26-е на революцию вышли все поголовно. За два отгула, конечно.

Поверить в благополучный исход большевистской авантюры даже в то время было непросто. Ну, поиграли в революцию. Ну, захватили власть. Так ведь ее никто и так не любил. Но все это временно. Все образуется. Многие годы фольклор пытается разобраться в причинах этого недоверия собственным предчувствиям.

«Армянское радио» спросили:

— Почему победила Октябрьская революция в Петрограде?

— Потому что штаб революции разместился в Институте благородных девиц.

— Если бы они были менее благородны, то революционные матросы взяли бы штурмом не Зимний, а Смольный.

Это в анекдоте. А в жизни в 1917 г. здание Смольного, в котором еще совсем недавно располагался Институт благородных девиц, а ныне разместился штаб революции, вызывало ощущение двойственности. У одних Смольный пробуждал чувство гордости: все-таки штаб революции, для других его репутация была запятнана дореволюционным прошлым. Казалось, в самом названии «Институт благородных девиц» крылось что-то неприличное и стыдное. Над Смольным потешались, подвергая его невиданному остракизму.

— Собираюсь разводиться…

— Как… Вы столько лет вместе… Ваша жена прекрасная добродетельная женщина…

— Все это так. Но в прошлом она окончила Смольный. А нынче я даже имени института не переношу.

На радостном фоне революционных лозунгов о скорой счастливой жизни мало кто расслышал недоумение, которое было зафиксировано фольклором.

1917 год. Петроград. Внучка декабриста слышит шум на улице и посылает прислугу узнать, в чем дело. Вскоре прислуга возвращается:

— Там революция, барыня.

— О, революция! Это великолепно! Мой дед тоже был революционером! И что же они хотят?

— Они хотят, чтобы не было богатых.

— Странно… А мой дед хотел, чтобы не было бедных.

Отрезвление началось очень скоро. И, судя по фольклору, началось сверху. Согласно одному из анекдотов, сразу после Октябрьского переворота Ленин взобрался на броневик и произнес речь:

— Товарищи! Революция, о которой так долго мечтали большевики, свершилась! Теперь, товарищи, вы будете работать восемь часов в день и иметь два выходных дня в неделю.

Дворцовая площадь потонула в криках «ура!»

— В дальнейшем вы, товарищи, будете работать семь часов в день и иметь три выходных дня в неделю.

— Ура-а-а-а!

— Придет время, и вы будете работать один час и иметь шесть выходных дней в неделю.

— Ура-а-а-а-а-а!!!

Ленин повернулся к Дзержинскому:

— Я же говорил вам, Феликс Эдмундович, работать они не будут.

Не помогали даже придуманные большевиками субботники, которые, по замыслу их организаторов, должны были приобщить пролетариат к всеобщему радостному труду. В конце концов субботники стали еще одним инструментом принуждения к работе. Над ними смеялись. О них сочиняли анекдоты:

Ленин — Дзержинскому:

— Происки империализма: завтра субботник, а у меня надувное бревно стащили.

– Вы слышали, Ленина вчера арестовали?

— За что же?

— За ношение ствола на субботнике.

От нежелания работать до повсеместного дефицита продуктов и всеобщего голода дистанция не очень большая. Первыми почувствовали приближение голода в городах. Большевики понимали, насколько это опасно. Они хорошо помнили, что Февральская революция в Петрограде была спровоцирована отсутствием хлеба в магазинах. Чтобы решить продовольственную проблему в городах, началась реквизиция запасов зерна в деревне, организованная якобы для нужд фабричного и заводского пролетариата. Но в результате оказалось, что продовольствия не стало ни в городе, ни в деревне. В народе сочиняли невеселые частушки и горькие куплеты.