2. Ездил с Виктором Львовичем и Надеждой Викторовной к Власовым. — Власова сказала мне, что не может довольно нарадоваться на то, какой добрый и внимательный отец Виктор Львович. Это правда: со времени отъезда Шины Константиновны он почти не расстается с дочерью. — «Я вполне уважала бы его, если бы не связь его с Дедюхиной». — Эта связь роняет его и в моих глазах; но он держит себя лучше прежнего. Вот уже с неделю или больше Дедюхина не показывается к нам и не присылает мужа за Виктором Львовичем. — «Не может быть!» — Так. — «Неужели так?» — Так. Вероятно, он запретил ей делать скандал. — «О, если бы так! Я почти простила бы ему! Пусть Дедюхина грабит его — это не такая важная потеря для детей, как то, что она своим нахальством унижала его в глазах Надежды Викторовны!» — Вы думаете, что Надежда Викторовна понимала ее отношения к нему? — «Не знаю, Владимир Алексеич; это очень трудно сказать. Наглость этой госпожи была так велика, что я думала, невозможно, чтобы Надина не понимала. Но кажется, нет» — И я думаю, что Надежда Викторовна не понимала: ее мысли так далеки от всего подобного, что ей трудно понимать что-нибудь дурное.

3. Болтовня и дельные разговоры с Мери, — шахматы и прогрессивная болтовня с Виктором Львовичем. — тут же перекинемся словом, другим с Надеждою Викторовною. — читаешь, гуляешь. — между этих дельных занятий прибавить к начатой статье два, три десятка строк: чем же это не жизнь, достойная человека?

4. Но в самом деле, странно то, что нет недостатка в охоте работать, а работа идет вяло.

5. Получил записку — от Дедюхиной! — Она просит меня к себе! — Что за притча? — Виктор Львович уехал кататься с Надеждой Викторовною. Надобно ждать, пока приедет. — нельзя отвечать, не зная, в чем дело: может быть, и надобно поехать. А гораздо менее неприятности было бы перепачкаться в навозе. — Велел сказать, что пришлю ответ после обеда, если не приеду сам.

Не отказал ли он ей от должности? — Это одно объясняло бы ее записку: она приписывала бы разрыв моему влиянию. — и рассудила бы, что надобно дать мне взятку. — Но нет, не верится, чтоб у него достало силы оторваться от этой красивой и наглой женщины.

Достало. Разрыв; полный, безвозвратный. Совестливости дала ему силу.

Он чрезвычайно совестлив, это я знал. Но он удивил меня тем, как стыдился во время нашего разговора об этом. Другой думал бы, что ему уж и нечего стыдиться, когда он превозмог свою слабость. Кто, победив пошлую страсть, продолжает стыдиться за прошлое, тот принуждает своею скромностью прощать ему это прошлое.

— Взгляните, Виктор Львович, и скажите, зачем я понадобился Зинаиде Никаноровне Дедюхиной?

Он страшно смутился; торопливо пробежал записку. — прочел ее во второй раз, медленно. Несколько времени молчал.

— Я написал ей, что наши отношения не могут продолжаться. — вы знаете почему.

— Я очень рад за Надежду Викторовну. Вы хороший отец, Виктор Львович.

Он опять довольно долго молчал.

— Хороший, говорите вы? — Не знаю… Но я люблю Наденьку.

После того он стал говорить легче, смелее. — Дедюхина писала ему. Он перестал принимать письма. Она подсылала шпионов, шпионок разузнавать от нашей прислуги о причине разрыва. Вероятно, она узнала теперь все, что ей нужно — или убедилась, что не может узнать уж ничего, кроме того, что знает. Он полагает, что она увидела невозможность занять свою прежнюю должность при нем, но ей не хочется отказаться от надежды, — она зовет меня затем, чтобы посмотреть, не найдет ли в моих словах чего-нибудь в подкрепление своим планам, вероятно, у нее есть какие-нибудь планы…

— Проще сказать, Виктор Львович, она хочет подкупить меня.

— Да, да! Это так! — подхватил он. — Она думает подкупить вас! Но прошу вас, поезжайте к ней: разговор с вами скорее всего может убедить ее, ей надобно оставить меня в покое, что я не поддамся никаким ее хлопотам, не хочу и не могу поддаться!

Это показалось мне справедливым. Я сказал, что поеду.

Час ночи. Благородная, великодушная девушка, девушка с бестрепетною душою, но подружившаяся с человеком, недостойным ее отважной самоотверженности. Я был непростительно беспечен. — В нашем доме все знают меня за честного человека; правда, но неизвинительно мне было не думать о том, что не все кругом нас могут или захотят руководиться мнением живущих с нами. Чем благороднее и отважнее девушка, тем заботливее должно оберегать ее от злословия. Я не помнил этой обязанности.

Она помнила о посторонних. Она знала, как думают они о наших отношениях. Она давно предсказала мне то, что я услышал теперь. Когда был этот разговор? Еще 27 числа. — «Вы разлюбите меня, Владимир Алексеич». Я не понял тогда, я перетолковал тогда эти слова нелепым образом. Теперь они ясны. Она не хотела сказать яснее, Потому что бесстрашно решила отдавать себя на жертву злословию, лишь бы не отнимать у меня и у себя чистого наслаждения нашею дружбою. — не отдалять меня от себя, пока я сам не пойму, что должен отдалиться от нее. Она хотела, чтоб я не понял ее тогда, но чтобы сказаны были слова, на которые могла бы она сослаться, когда я скажу ей: «Отдалимся друг от друга».
– я знаю ее, я знаю, какой ответ она даст мне. «Это не новость для меня, Владимир Алексеич; вспомните — я предсказала, что вы услышите. — если я теперь отвечаю вам, что не надобно изменять наших отношений, это не порыв экзальтации, это давнишнее, хладнокровное мое мнение. Вспомните, я говорила тогда: „Вы разлюбите меня, а я не разлюблю вас“. — Вы разлюбите меня, — это значит: вы захотите отдалиться от меня. — А я не разлюблю вас — это значило тогда, и теперь значит: я не считаю нужным, чтобы отдалялись от меня. Останемся близки по-прежнему». Я знаю, она скажет мне это. Добрая, нежная, бесстрашная! — Как я люблю ее за это!

И когда она увидела, что пришло мне время услышать, как думают о нас, и решить, что я должен отдалиться от нее, с каким безграничным доверием она захотела показать мне всю нежность своей дружбы! С каким великодушием она решилась приласкать меня на прощанье, чтобы обратить прощанье в залог продолжения нашей близости, чтобы силою ласки крепче прежнего приковать нас друг к другу, чтоб у меня недостало воли оторваться от нее!

Но нет, мы простились — не с нашим чувством: с ним нам нет надобности прощаться. — но с нашими прежними отношениями.

Иван Антоныч вошел ко мне сказать, что лошади готовы; я взял фуражку; — вошла Мери.

— Я хочу сказать вам несколько слов, Владимир Алексеич. Дядя, вы уйдите: это секрет.

— Ох ты, шутница, секретница! — сказал добряк, лукаво покачав головою, и ушел, довольный тем, что и он умеет подшутить. Но я видел, что она печальна.

— Вы говорили поутру, что не хотите ехать к Дедюхиной. — а теперь, дядя сказал мне, вы едете к ней?

— Да, Марья Дмитриевна; а не хотелось бы.

— Не хотелось бы и мне, чтоб вы ехали. — грустно, грустно мне, Владимир Алексеич… Но раньше или позже вы должны были узнать то, что услышите от нее… Помните, я будто шуткою сказала вам, что боюсь, вы разлюбите меня? Это время пришло: вы вернетесь уже разлюбивши меня. Но я хочу. — она взяла меня за руку, улыбаясь грустно. — Я хочу, чтобы вы узнали прежде, как нежна моя привязанность к вам, как опечалит меня, когда вы разлюбите меня. — и может быть, это отнимет у вас силу разлюбить меня, — ее голос перерывался: — Я обниму вас на прощанье, мой добрый друг, и пусть оно не будет прощаньем! — Она тихо обняла и поцеловала. — Но обнимите ж и вы меня, пока я еще так же мила вам, как вы мне.