Мужа похоронили на старом кладбище – оно большое, там еще много места. Как сейчас помню – пришли те самые два бородатых человека, которые до сих пор влюблены в меня, завернули тело мужа в кусок рядна и отнесли его на кладбище. Могила была уже готова – неглубокая. Помню, как со стен могилы осыпался на дно песок… На похороны пришло несколько десятков человек… тело быстро закидали песком. Появился еще один могильный холмик – его невозможно отличить от других. Все ушли с кладбища – только вот надолго ли? Знаете, няня, как странно получается – когда хоронили мужа, я вообще не могла думать про него. Потом долго думала – почему так? В самом деле… Только позже поняла – потому что не хотела думать о смерти! Только о жизни. Все казалось сном. Я чувствовала, что двое мужчин смотрят на меня. Я чувствовала на себе их взгляды, но не могла поднять глаз. Они смотрели на меня, и я знала, что еще молода, что у меня еще впереди целая жизнь. Они тоже молодые мужчины, на их лицах пока нет отпечатка лишений и горестей, как у других людей в предместье. Впрочем, пока был жив муж, я просто не замечала этих мужчин. Один потом принес мне букет белых цветов из Дремучего леса. А я даже не посмотрела на них…

Впрочем, когда все это было? Такое ощущение, что в какой-то другой жизни… Теперь все изменилось. Ни мужа, ни сына, те двое мужчин, что любили меня, возненавидели друг друга. Няня, когда вы пришли искать кормилицу мальчику, я чувствовала, что меня словно раздирают на части. Чтобы не усиливать ненависть тех двоих друг к другу, я решила уйти в замок. Мне не хотелось, чтобы из-за меня один убил другого.

Кида замолчала и подкрутила пальцем завиток волос, падавший на лоб. Она даже не посмотрела в сторону госпожи Слэгг, которая понимающе кивала.

– Где они теперь? – наконец нарушила молчание кормилица. – Я не знаю. Они снились мне много раз. Сколько раз я, просыпаясь, кричала в подушку: «Рантель! Брейгон!» Одного я видела за резьбой новых скульптур, второй в роще подбирал подходящее для работы сухое дерево. Впрочем, я пока что не испытываю настоящей любви ни к одному из них. Говорят, что любовь – это море, в котором тонешь. Я пока что не утонула. Но мне хочется быть возле этих людей, хочется видеть в их глазах жажду страсти. Когда я смотрела, как засыпают могилу мужа, меня охватила тоска. Но сейчас я чувствую, что эта смертная тоска прошла. Я просто устала. Неприятно, когда у тебя в душе пустота. Я вчера смотрела на себя в зеркало – пока что мое лицо не увяло, но кто знает, как скоро его покроют морщины? Я…

Кида вытерла выступившие на глазах слезы и прошептала:

– Я должна любить кого-то!

Застыдившись, должно быть, прилива чувств, молодая женщина быстро вскочила на ноги и склонилась над кроватью Титуса. После чего, повернувшись к няньке, она обнаружила, что госпожа Слэгг дремлет. Кида подошла к окну и посмотрела вниз. Солнце уже начало клониться к закату – последние яркие лучи щедро золотили листики плюща, в котором возились и щебетали птицы. Где-то внизу чей-то резкий голос отчитывал нерадивого слугу. Звуки, ставшие привычными, даже домашними за время, которое она успела провести в замке. Вцепившись пальцами в край подоконника, молодая женщина смотрела вдаль – там, в нищете и беспросветных мытарствах, в пыли и грязи, раскинулось предместье. Там прошло ее детство, юность, туда она и должна вернуться. Вернуться, чтобы жить, жить!

Осень как-то незаметно вступила в свои права. В бесконечных комнатах и коридорах Горменгаста стало еще сумрачнее, неприютнее.

Исполинский замок, выстроенный из посеревшего от непогоды камня, высился среди утренних туманов несокрушимой горой. Но, глядя на этот серый камень, люди только сильнее начинали думать об осени, когда природа замирает, чтобы накопить силы для нового расцвета.

Деревья, ровными рядами выстроившиеся у стен и возле замка, покрылись золотом и багрянцем, но потом стали терять свои расцвеченные наряды. Ветер, завывая, швырял сухую листву в лица немногих желающих выйти на улицу. Серые свинцовые тучи непривычно низко плыли в холодном небе, то и дело осыпая Горменгаст дождями.

По ночам из Кремневой башни доносились крики сов, а утром люди, выходя после пробуждения на улицу, обнаруживали, что порыжевшая трава покрыта серебристой изморозью. Погода становилась все более и более скверной, однако Фуксия проводила вне дома все больше времени. Несколько лет назад она слезами и криком вынудила няньку отвести ее на прогулку за стены Горменгаста. Старуха согласилась, скрепя сердце. Как известно, запретный плод всегда сладок, и тогда Фуксия сполна насладилась прогулкой по местности, которую она могла лишь наблюдать из окна. Но первая прогулка стала и последней – налет таинственности и запретности улетучился, и пространство за стенами утратило для девочки всякий интерес. Однако теперь страсть к пешим прогулкам вспыхнула в юной герцогине с новой силой. Разумеется, Фуксия уже не нуждалась в провожатых.

Рассматривая побитую заморозками растительность и серебрящиеся от инея камни, Фуксия сполна наслаждалась одиночеством. В такую погоду люди предпочитают сидеть в четырех стенах, лучше всего у пылающего очага, и на улицу их клещами не вытянешь. Девочке это было только на руку – встречные обычно ассоциировались у нее с глупыми вопросами, на которые нужно было бы выдумывать столь же глупые, ничего не значащие ответы. Попутно Фуксия собирала охапки золотых листьев всевозможных форм, багряные папоротники и просто всякую всячину, что привлекала ее внимание по дороге. Комната будущей герцогини наполнилась сокровищами: причудливыми камешками, ветками деревьев, напоминавшими зверей, перьями, гроздьями осенних ягод. Каждый вечер по возвращении с прогулки девочка выкладывала собранные на прогулке трофеи, которыми были забиты все карманы ее платья и накидки. Госпожа Слэгг, сокрушенно вздыхая, отворачивалась в сторону – она знала, что просить Фуксию выбросить всю эту дрянь просто бесполезно. Через две недели комнату девочки невозможно было узнать – стены были покрыты не только выполненными углем рисунками, но и листьями. Листья же были заткнуты за багетные рамки картин. С потолка свешивались гроздья ярко-алой рябины, вылущенные птицами сосновые и еловые шишки, на столе стояли крошечные корзинки, в которых приютились букеты из тех же листьев, перьев и веток с ягодами.

– Послушай, деточка, не многовато ли ты набрала этих… э-э-э… драгоценностей? – не выдержала однажды вечером нянька, наблюдая, как ее подопечная с победным видом положила на кровать обросший мохом увесистый булыжник. Мох был усеян странными цветами – странными потому, что было непонятно, как растения могут не только расти, но и зацветать при заморозках.

Фуксия пропустила вопрос мимо ушей, и няньке пришлось подойти к кровати.

– Девочка, по-моему, ты заполнила комнату до отказа, – повторила госпожа Слэгг. – В самом деле, ты только оглянись – какой тут у тебя жуткий беспорядок! Ну что мне за наказанье с тобой!