– Кондрат. Сын Хурделицы. Лука велел мне запомнить слова твои.

– Так слушай, Кондрат. Скажи Луке, что соседи готовятся к трапезе. Дом сей расширяют, — Никола показал рукой на крепость, — чтобы гостей принять поболее. Разумеешь? Соседи закуску готовят добрую. Морем подвозят. Вот-вот пир начнется! А еще скажи — слух есть, из Очакова скоро голубок привезут, чтоб за море отправить. Не забудь ничего, что сказал тебе. А теперь иди, скорее иди. Время недоброе. Ашоту скажи, что Лука о ценах на овес и жито меня спрашивал, продать хочет. И не спорь с ним. Ну, прощай! Даст бог, еще встретимся. — Аспориди грустно улыбнулся.

На этом они расстались.

К вечеру Чухрай с Хурделицей были уже в усадьбе Ашота. Семен решил остаться у барышника.

– Послужу у идола этого. А ты, Кондрат, соль мою продай сам, гроши отдай Буриле — за ним не пропадут, — сказал он Кондрату. И сколько тот ни отговаривал Семена, старый казак упрямо стоял на своем.

– Останусь. Жинку вызволить треба…

Кондрат понял, что, пообещав Чухраю помочь выручить из плена жинку, Ашот этим самым взял его на крепкий аркан. Молодому казаку очень не хотелось расставаться с Чухраем, он искренне привязался к нему. «Погубят здесь старого басурманы, ей-богу, погубят», — с тоской думал Кондрат. Поэтому немало сил стоило ему скрыть свою неприязнь к Ашоту, которого он подозревал в коварном умысле против своего друга.

Барышник же изо всех сил старался в этот вечер уговорить и Кондрата поступить к нему на службу. Ашоту понравился атлетически сложенный, смелый, сметливый казак. Барышник понимал, что если его взять в руки, то он, пожалуй, заткнет за пояс любого джигита из его шайки. И он снова и снова угощал Хурделицу вином, стараясь заманить его всякими посулами. Но чем красноречивей делался барышник, тем угрюмей и молчаливей становился Кондрат. Наконец, выведенный из терпения очередным рассказом Ашота о том, как вольготно живут джигиты его шайки, Хурделица резко отодвинул от себя кружку, расплескав вино:

– А ты, хозяин, видел сапсана — ястреб есть такой? — спросил он барышника, побледнев от гнева.

– Знаю, видел сапсана, — кивнул удивленный странным поведением гостя Ашот.

Так разве ты не ведаешь, что сапсан падаль не жрет, как стервятник иной?.. Ты что на нее казака манишь? — Кондрат так схватил барышника за нашейный шарф, что его красное лицо стало сизым. Еще миг — и хряснули бы у Ашота шейные позвонки. Да Чухрай широкой ладонью что есть силы ударил Кондрата между лопаток. Хорошо ударил! Словно раскаленным железом пропечатал спину. И вовремя, не то быть бы беде. Боль заставила одуматься Хурделицу. На ум пришли слова Аспориди: «Не спорь с Ашотом». Кондрат выпустил шарф задыхающегося барышника.

– Прости, хозяин, пошутил малость, — сказал он Ашоту.

Тот с обиженным видом сел на место. Но недобрые огоньки вскоре погасли в его глазах.

– Шайтан, силен, как бык, чуть шею не свернул, — сказал он восхищенно. — Вот джигит! — И ткнул толстым пальцем в Кондрата. — Шайтан! Горячий больно!..

– Не понял Кондрат. Молод, горяч, — поддакнул ему Чухрай.

– О! Джигит! Настоящий! Я тебя, как сапсана-ястребa, выпускать буду, чтоб кровь лилась с твоей сабли, как с клюва сапсана… О падали и не думай, — вдруг наклонился к Кондрату Ашот и снова зашептал на ухо: — Иди ко мне служить, не пожалеешь. Большие дела делать будем.

Кондрат стал бледнеть от злости.

– Не понял ты, — начал было он. Но Чухрай незаметно больно сжал его за локоть.

– Ашот, пущай он мою и свою соль отвезет. Потом приедет и к тебе придет.

Барышник вопросительно глянул на обоих.

– Придет. Куда ему деваться, — заверил Чухрай, незаметно подмигнув Кондрату.

Его слова убедили Ашота. Он улыбнулся. Семен бесцеремонно, чтобы молодой казак не брякнул чего лишнего, вытолкал его за дверь.

Кондрат вышел из душной горницы в прохладный мрак осенней ночи и с облегчением вздохнул. Влажные звезды сверкали над головой. Он лихо заломил шапку и пошел нетвердой походкой к лиману, что серебрился лунной дорожкой.

Незаметно он добрел до табора. Его окликнул знакомый голос часового.

– Стой! Кто будешь?

– Кондрат, — весело ответил Хурделица и пошел отдыхать на пахнущую степью солому.

Ранней зарею чумаки снялись в обратный путь.

Кондрат, лежа на возу, вырезал на берестяной коре концом щербатого ножа пятиугольную крепость с тремя башнями и подходы к ней. На сердце у молодого казака было тревожно.

На дороге все чаще и чаще встречались отряды ордынской конницы, спешившей к Хаджибею. Ордынцы недобрым взглядом кололи чумаков, но, увидев пайцзу сераскера, молча пропускали обоз.

Затаенная сдержанность татар была подозрительна.

– Недоброе у них на уме, — говорил Корж, и Кондрат жалел, что с ним нет ни Луки, ни Чухрая. «Эти бы наверное, догадались, что затевают басурманы…» — думал он.

В Нерубайском чумаков встретил Лука, вернувшийся из Очакова. С ним был невысокого роста щуплый молдаванин, одетый в ордынскую одежду. Лука, выслушав Хурделицу, который передал ему слова Николы Аспориди, нахмурился.

– Войну турок затевает. В Очакове, что и в Хаджибее, янычары и ордынцы собираются, — сказал серб. Он пошептался с молдаванином, который тотчас сел на невысокого коня Луки и поскакал в сторону Тилигула.