– Пулю схлопотать – невелика храбрость, – бормочу в ответ вместо благодарности.

– Не петушись, товарищ комиссар! – легонько хлопнул меня по плечу Галькевич. – Первый раз ведь в настоящем бою?

– В настоящем? Первый.

– Вот! И не оплошал, звания комиссарского перед красноармейцами не уронил!

– Сколько говорить: не комиссар я. Другая у меня должность.

– Э-э, дело не в названии, а в сути, – назидательно сказал глава уездной ЧК.

Мне было не до споров, и я просто уронил голову обратно на подушку, чтобы перевести дух.

– Ну выздоравливай! – бросил, оборачиваясь в дверях, Галькевич.

Вот так я и сделался владельцем мозеровских часов и книги с французскими стихами – той самой, что подарил Лиде.

На следующий день я уже мог вставать с кровати и, хотя не слишком уверенно, самостоятельно передвигаться. Зашедший с утра меня проведать Рюриков настаивал, что надо бы еще отлежаться, однако пришлось решительно возразить ему:

– Нет уж! Дел невпроворот. Для начала надо ведь с этой прорвой пленных срочно разобраться.

Тут командир роты согласно кивнул:

– Надо… Держать их негде, кормить нечем. По летнему времени пока во двор казармы загнали. А ну как дожди?

– Значит, будем срочно организовывать фильтрацию. Кто особых подозрений не вызывает – мобилизовать в войска, прочих – на тыловые работы. А если за кем серьезное что – в расход! – излагаю Федору свое мнение.

В этот момент дверь казармы отворилась, и в командирский закуток заглянул Галькевич.

– Ты как? Оклемался маленько? – с порога спросил он. – А то нам надо, не откладывая, фильтрацию пленных провести…

– Так, Яков Исидорович, мы с товарищем комиссаром как раз о том и толкуем, – вставил слово Федор Иванович.

Через час там же, во дворе казармы, уже заседала импровизированная фильтрационная комиссия. Выяснилось, что среди толпы взятых в плен «зеленых» оказались не только местные дезертиры и уклоняющиеся от мобилизации, но и несколько настоящих белогвардейцев. Судя по всему, это именно они подбили «батьку» на авантюру с прорывом в Латвию. Беляков и уклонявшихся от призыва бывших офицеров отделили от основной массы и отконвоировали в помещение уездной ЧК. Теперь их должна была проверить настоящая фильтрационная комиссия при особом отделе Губчека. Когда небольшую группу выводили со двора, мой взгляд зацепил в толпе любопытствующих двух субъектов с жесткими, злыми глазами. И такие же глаза были у молодой барышни, одетой просто, но не по-здешнему, – явно из «бывших»…

Тут поток воспоминаний Осецкого тормознул, и меня молнией пронзило мгновенное узнавание. Да, точно – это те самые двое, что стреляли летом двадцать третьего года в Лондоне. И барышня… Уж не та ли это особа в шляпке, что встретилась в буфете Театра Революции, а потом неудачно покушалась на меня, стреляя из темного переулка? Так вот откуда эта ниточка тянется, да и слух, что Осецкий служил в двадцатом году в ЧК, наверное, тоже оттуда…

Поток воспоминаний, впрочем, не помешал мне дотопать вместе со всей нашей учебной командой до казармы – даже не вывалившись из строя и не сбившись с ноги. Мы дружно месили на дороге уже растоптанный множеством ног в грязь мартовский снег, который по окрестным полям и лесам лежал пока нерастаявшим, почти белоснежным покрывалом. Редко выезжая зимой из Москвы за город, я привык к зрелищу московского грязного снега. Здесь же снег немного посерел лишь у самых поселений, видно, под влиянием небольшого налета сажи, вылетавшей с дымом из печных труб.

Впереди маячил конец сборов и аттестация. По ее итогам наши курсанты преобразились: большинство было аттестовано по седьмой должностной категории – на военкомов батальона, несколько человек – на военкома полка. Мне же единственному досталась десятая категория – военком бригады. То ли приняли во внимание мой дооктябрьский стаж, то ли должность в ВОХР, приравненную к военкому дивизии, то ли еще какие соображения – но теперь в случае призыва на военную службу я имел полные основания цеплять себе в петлицы по красному эмалевому ромбу с посеребренной окантовкой.

По возвращении в Москву вечером 27 марта, после свидания с Лидой – такого короткого! – со следующего утра окунаюсь в повседневную работу. С удивлением и раздражением обнаруживаю, что в протоколе заседания коллегии ГЭУ от третьего февраля сего года решения сформулированы таким образом, что все дело проектирования цельнометаллических самолетов передается исключительно в ведение ЦАГИ НТО ВСНХ под руководством А. Н. Туполева. А ведь я-то на заседании решительно возражал против такой монополизации, и члены коллегии меня в большинстве вроде бы поддержали. Как же этот жук ухитрился протащить свою формулировку в окончательный документ? Нет, это дело надо поломать, и немедля, не откладывая на понедельник! Беру копию протокола и иду к Манцеву…