Прошло немало лет с тех пор, как в Старой кузнице в последний раз разжигали горн. Отец Лили был кузнецом. Последним в длинной шеренге кузнечных мастеров, работавших на Локрейвенов. В былые времена в жаркой мастерской, за живописной дверью в форме лошадиной подковы, всегда стоял едкий запах расплавленного металла. Позднее сама кузница переехала в Ратнари-Хаус, поближе к просторному заднему двору и конюшням, а старое здание стало частью дома. С годами уже невозможно стало различить, где кончается кузница и начинается дом.

Перед обиталищем Лили красовался заросший травами палисадник — хозяйка любила пестрое разнотравье. Огромный огород за домом требовал ухода, но у Лили уже не хватало сил вскапывать грядки и выпалывать сорняки. Пока был жив Робби, муж Лили, Шанаханы держали коров и кур. Лили бойко торговала свежими яйцами, сама сбивала масло и старалась изо всех сил свести концы с концами в трудные времена, когда у плотника Робби бывали перебои с работой.

«Прошло, должно быть, лет двадцать, как он умер», — погнала Аннелизе. Ей вспомнилась сгорбленная фигура Лили в промозглый день в церкви Святого Кейниса. Зимний дождь хлестал по цветным витражам окон, и застывшее лицо Лили казалась высеченным из того же темного дерева, что и гроб ее мужа.

«Я всего лишь потеряла мужа, но он не ушел из жизни, а просто сбежал к другой». Аннелизе медленно произнесла про себя эти слова, пробуя их на вкус.

Эдвард не умер, он сделал свой выбор и бросил ее. Что хуже: быть брошенной или пережить смерть мужа? Если бы Эдвард умер, продолжая ее любить, она нашла бы в этом утешение, оставшись одна. «Да, — усмехнулась она, испытывая странное чувство облегчения. — В этом безумном мире смерть великодушнее развода».

Снаружи кузница выглядела почти такой же, как на старых фотографиях, где двое детей — Эдвард с Элис — стояли, заливаясь смехом, возле огромной бочки с дождевой водой. В семействе Лили эта вода использовалась для всего на свете — от мытья головы до купания. Внутри дом был совсем другим. Теплый, приветливый, полный книг, семейных фотографий и цветов вперемешку с травами из сада, наполнявшими комнату особым, неповторимым ароматом, он носил отчетливый отпечаток индивидуальности хозяйки. Здесь имелась и ванная, красивая и просторная.

«Давным-давно я поклялась себе, что если мне придется жить в этом доме, я сделаю тут внутренний туалет, — призналась Лили племяннице. — Когда мы были детьми, никто даже не заговаривал о такой роскоши, а тут в Ратнари-Хаусе для леди Айрин вместо старого треснувшего деревянного чана устроили великолепную ванную, всю в мраморе и зеркалах. Мы в жизни ничего подобного не видели. Наверное, не было ни одного человека в усадьбе, кто бы украдкой не заглянул туда полюбоваться на эту неземную красоту. Изумительное было зрелище. Вот я и сказала себе, что когда-нибудь у меня непременно будет такая же ванная!»

«Сказала и сделала», — улыбнулась про себя Аннелизе. Ванная комната получилась не совсем такой, как мраморное чудо в Ратнари-Хаусе, но поистине роскошной. По белоснежному кафелю вился строгий узор в стиле ар деко из шоколадно-коричневых плиток. «Слава Богу, Лили получила в конце концов свою вожделенную ванную», — подумала Аннелизе. Приятно, когда под конец жизни тебя окружают любимые вещи. Перед смертью ты можешь окинуть их взглядом и сказать себе: «Теперь у меня есть все то, о чем я мечтала в двадцать лет!»

«Довольно!» — одернула себя Аннелизе. Она вдруг поймала себя на том, что думает о тете как о покойной. А ведь милая Лили жива. Правда, она слишком стара и слаба. Сумеет ли тетя выкарабкаться? Быстрая смерть — благо, но только не для тех, кто остается жить, им приходится переживать весь ужас потери. Иззи не вынесет, если ее обожаемая бабушка умрет, даже не успев попрощаться с внучкой.

«Может, стоит ей позвонить? — засомневалась Аннелизе. — Лили вроде говорила, что Иззи уехала на съемки. Кажется, в Мексику… или в Нью-Мексико? Знать бы еще, когда она вернется…» Последние несколько дней слились для Аннелизе в одну длинную черную полосу, она даже не могла бы указать с уверенностью, какой нынче день недели.

Если Брендан не предупредил дочь, нужно это сделать. Аннелизе решила позвонить Иззи из больницы. Нужно быстрее бежать, а не стоять тут, разглядывая старые фотографии и раздумывая о жизни Лили. Какой от этого прок?

Она поспешно взбежала вверх по лестнице в спальню и вынула из шкафа ночные рубашки, белье, пару стеганых ночных кофточек и мягкие тапочки.

«Быстрее!» — подгонял ее внутренний голос.

Лили выглядела особенно беззащитной и хрупкой на узкой больничной койке в палате интенсивной терапии. Она так и не пришла в себя, и хотя Аннелизе подозревала, что улучшение так быстро не наступит, у нее больно сжалось сердце при виде худенького тела, опутанного трубками, окруженного мигающими и пикающими приборами. В палате было тихо, как в церкви. Сестры бесшумно и деловито сновали туда-сюда, а четыре пациента лежали неподвижно на своих кроватях. Брендана нигде не было видно, и Аннелизе это только обрадовало. Ей совершенно не хотелось сейчас его утешать. Она тихонько уселась на стул рядом с кроватью тети. Глаза Лили были закрыты, и лишенное привычной живости лицо напоминало застывшую маску. Прежде Лили каким-то чудом удавалось оставаться вне возраста, но теперь она казалась древней старухой с ломкими костями и кожей тонкой, как папиросная бумага. Аннелизе заметила иглу капельницы, закрепленную на тонкой, как у ребенка, руке Лили, и багровый синяк в том месте, где игла вошла в вену.

— Ох, Лили, — прошептала она, нежно сжав в ладонях другую сухонькую ручку. — Прости меня, дорогая. Мне безумно жаль, что ты здесь, а я так и не поговорила с тобой. У нас с Эдвардом все так отвратительно вышло, я просто не знала, как тебе сказать. Понимаю, это нечестно, прости. А теперь ты здесь, а я даже не представляю, о чем бы ты хотела меня попросить. Мы ведь никогда это не обсуждали. Не знаю, что бы ты предпочла: чтобы врачи боролись за твою жизнь или дали тебе спокойно уйти. О, дорогая моя, как бы я хотела знать. Ты заслужила право выбирать.