Массимо Буффонади вдруг церемонно поклонился собравшимся зрителям, приложив руку к груди. Раздались громкие аплодисменты в знак приветствия, но одновременно — и нетерпения: зритель требовал зрелищ от творца ужасов. И творец ужасов приподнял вверх руки, как бы призывая зрителя к тишине и тем самым объявляя — шоу начинается.

Мила почувствовала, как, стянувшись внутри, к горлу подкатил ледяной комок. Если бы она не находилась сейчас в безопасности: в наполненном людьми театре, за спиной своего декана, а не в каком-нибудь безлюдном тихом переулке, — то решила бы, что чего-то боится. Она посмотрела по сторонам: на лица друзей, на лица зрителей в ложах — и поняла, что все сейчас чувствуют то же, что и она. А ведь шоу еще даже не началось!

Впрочем, Мила тут же поняла, что ошиблась. Шоу началось. Она не могла видеть того, что видели зрители в первых рядах лож, но она слышала звуки. Казалось, что трещат половицы партера, словно что-то пробивается наружу сквозь пол в театре, ломая деревянные доски.

— Что это? — едва слышно прошептала рядом Белка.

— Надо спросить у нашего декана, — яростно прошептал в ответ Ромка — хмурясь, он приподнялся в кресле, делая отчаянные попытки разглядеть поверх плеча Алика Дружинина, что происходит внизу.

Мила тоже немного приподнялась в кресле, услышав, как во много раз громче прежнего затрещали половицы партера, и следом по театру прокатился наполненный ужасом вдох — единый вдох нескольких сотен людей. Мила еще не видела того, что видели другие, но уже почувствовала, как приближается и вот-вот захлестнет ее волна панического страха.

Треск досок вдруг стал оглушительным, словно весь пол рассыпался на щепки, и тут же воцарилась холодящая кровь тишина. Первое, что увидела Мила, — два огромных черных крыла. Они казались гигантскими вигвамами, выросшими в круглом полом пространстве театра и разрастающимися с каждой секундой. Но вот крылья распахнулись, ударив краями по ложам первого яруса, и под истерические крики зрителей над крыльями выросло огромное существо, похожее на человека и птицу одновременно. Человеческое тело, местами покрытое черным оперением, венчала голова хищной птицы с острым клювом и пронизывающим, злобным взглядом черных глаз. Существо раскрыло клюв и издало душераздирающий крик.

Добрая треть зрителей в театре отозвались на этот крик испуганными воплями. Мила сглотнула ужас, камнем застрявший в горле. Она узнала это существо по описанию из первого тома Мирового Бестиария. Имя этого монстра было Див — древний славянский демон, принимающий облик человека-птицы, сеющий страх и предрекающий смерть своим жутким птичьим криком.

Тем временем Див вытянул длинную птичью шею вперед и вновь гортанно закричал. Скрежет когтей по поверхности стекла, эхо, доносящее вопль падающего в пропасть, клокот смертоносной лавы где-то в земных недрах — вот что было в этом крике. Миле вдруг стало невыносимо жутко. Она почувствовала, что это конец. Что они сейчас все умрут. Просто потому, что в этом крике не было ничего, кроме предзнаменования смерти.

Первой в их ложе не выдержала Белка. Она закрыла уши руками и пронзительно завизжала. Мила не остановила ее. Она не понимала, почему сама до сих пор не кричит от ужаса, почему сидит как каменная и не может издать ни звука. А она и впрямь не могла пошевелиться. Страх сковал ее горло и все ее тело. Она даже не повернулась, лишь боковым зрением увидела, что Ромка трясет Белку за плечо и кричит ей:

— Иллюзия! Он не настоящий! Он только иллюзия! Смотри! Смотри же!

В этот миг выросший выше второго яруса Див наклонил голову, словно пряча ее под крыльями. Во все стороны полетели черные перья, и в опустевшем пространстве театра взвилась в воздух возникшая из ниоткуда небольшая черная птица. Хлопая крыльями, она рванулась к ложе Массимо Буффонади и исчезла в нескольких миллиметрах от протянутой вперед руки творца ужасов, словно бы он поймал ее в кулак.

В театре воцарилось наэлектризованное недавним страхом молчание. Зрители в недоумении смотрели в пустоту в центре театра, где только что находилось чудовище, выглядевшее настолько реальным, что даже мысль об иллюзии казалась чистой воды самообманом.

Алик Дружинин наклонился вперед и нервным голосом сообщил:

— Пол целый. Целехонек!

Альбина повернула голову и поочередно окинула взглядом находящихся в ложе меченосцев. Потом отвернулась, не сказав ни слова. Ее лицо было привычно бесстрастным. Казалось, что декан Львиного зева была единственным человеком в этом театре, которому удалось сохранить, как минимум, внешнее спокойствие, тогда как лица остальных выражали богатую гамму чувств: от утихающего испуга до паники, способной взорваться наподобие бомбы.

По театру прошел легкий шепот — зрители переговаривались друг с другом, приходя в чувство. Миле показалось, что в многоголосии толпы слышится одновременно и растерянное волнение и возбужденное ликование, словно одни никак не могли избавиться от испытанного страха, а другим их страха стало мало. И словно в ответ на эту мысль по театру пронеслась сначала слабая и нерешительная, потом все возрастающая и наконец взорвавшая тишину волна аплодисментов. Зритель рукоплескал творцу ужасов.

Мила повернула голову, чтобы посмотреть на стоящего в своей ложе Массимо Буффонади. Итальянец выглядел так, будто к произошедшему не имел никакого отношения, но, тем не менее, в ответ на овации он вновь отвесил церемонный поклон.

Мила растерянно смотрела по сторонам. Она никак не могла понять, почему зрители аплодируют так, словно они очень довольны. Нет, разумеется, она понимала, что Массимо Буффонади оказался гениальным творцом ужасов — его иллюзия выглядела даже чересчур реалистичной. Но все-таки… Странно испытывать такой восторг, когда лишь минуту назад ты чуть не умер от страха. Судя по тому, какими озадаченными взглядами обменялись Ромка с Белкой, они полностью разделяли мысли Милы по этому поводу.

Тем временем овации стихли. В ложе Массимо Буффонади стало темно, словно свет от громадной люстры на потолке внезапно перестал проникать в нее. Фигура итальянца в мгновение ока словно растворилась во мраке, и… ярусы в театре с глухим скрипом поехали по кругу в противоположные стороны. Театр Привидений не изменял своим традициям.